О влиянии Евангелия на роман Достоевского «Идиот»

Много лет назад А. С. Долинин не без оснований предположил, что образ Марии Магдалины возникал в воображении писателя и при работе над новеллой о Мари[52]. Действительно, о Магдалине напоминает в ней имя согрешившей женщины, глубина покаяния Мари и открывшаяся перед нею возможность внутреннего возрождения. Если бы мы располагали черновыми записями к новелле, наблюдение ученого было бы, вероятно, ими подтверждено.

Раскаяние Настасьи Филипповны, которую князь пытается исцелить, в еще большей степени сближало бы ее с Магдалиной, если бы в нем преобладали не тоска, исступление, отчаяние, а вера в прощение. Но простить Настасья Филипповна из-за гордости не способна, а потому не может и принять прощение от других. Наиболее ярко описан один из ее покаянных моментов, когда речь идет о последних часах перед свадьбой с князем. Мышкин «застал невесту запертою в спальне, в слезах, в отчаянии, в истерике»; она долго ничего не слыхала, что говорили ей сквозь запертую дверь, наконец отворила, впустила одного князя, заперла за ним дверь и пала пред ним на колени. <…>

– Что я делаю! Что я делаю! Что я с тобой-то делаю! – восклицала она, судорожно обнимая его ноги» (8, 491).

Выделенные мною слова невольно заставляют вспомнить, что в Евангелии от Матфея Мария Магдалина вместе с другими мироносицами обнимает ноги Христа по Его Воскресении[53].

После «сцены соперниц» Настасья Филипповна вновь становится невестой князя и в романе упоминается в последний раз о надежде Мышкина на возрождение ее души. Говоря о беспокойстве князя, вызванном ее «душевным и умственным состоянием», автор замечает: «Но он искренно верил, что она может еще воскреснуть» (8, 489). Сама же идея великой, вечной ценности человеческой души, а потому и необходимости ее исцеления, как все основные идеи, исходящие от главного героя, имеет своим источником Новый Завет: «Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? или какой выкуп даст человек за душу свою?»[54] 24 мая в черновиках к «Идиоту» появилась запись, характеризующая основное убеждение Мышкина и чрезвычайно близкая по духу приведенным словам Евангелия: «NBl). Полная история реабилитации Н<астасьи> Ф<илипповны>, которая невеста Князя. (Князь объявляет, когда женится на Н<ас-тасье> Ф<илипповне>, что лучше одну воскресить, чем подвиги Александра Македонского.)» – 9, 268.

Уже в начале 1860-х годов автор «Идиота» придавал огромное значение идее «восстановления погибшего человека». В предисловии к «Собору Парижской Богоматери», опубликованному в русском переводе во «Времени» братьев Достоевских, писатель с полным основанием назвал эту идею «христианской и высоконравственной» (20; 28). Вспомним слова Христа о Своей миссии: «…Сын Человеческий пришел взыскать и спасти погибшее»[55]. Достоевский видел следы этой идеи во всех европейских литературах и считал Виктора Гюго одним из первых и самых ярких ее провозвестников. Как уже отметил Г. М. Фридлендер в академическом комментарии, под безусловным влиянием французского писателя та же идея, начиная с «Преступления и наказания», вошла в творчество Достоевского (9, 407; 20; 277–278). По мнению автора романа «Идиот», идея «восстановления» была новым словом в искусстве XIX века, и он восхищался тем, что Гюго удалось ее заявить с «такой художественной силой» (20, 29). В период создания романа аналогичная задача стояла перед ним самим. Стремясь разрешить ее успешно, Достоевский старался возвысить и – на определенной стадии работы – опоэтизировать как самую идею, так и образ ее носителя, Мышкина. Одним из главных средств поэтизации стало введение в текст «Идиота» пушкинской баллады о «рыцаре бедном» («Легенда», 1829; краткая редакция – 1835). Я подробно рассматриваю в дальнейшем вопрос о роли этого стихотворения в произведении Достоевского. Здесь же небезынтересно заметить, что у писателя была мысль о прямом декларировании идеи, определяющей характер деятельности главного героя. Автор собирался «воспользоваться» неведением генеральши Епанчиной, не читавшей прежде баллады Пушкина и не понимающей подлинного ее смысла. Это давало ей право на собственную интерпретацию. Прослушав стихотворение, восхищенная и растроганная Лизавета Прокофьевна должна была раскрыть не смысл пушкинского образа, а идею, вдохновлявшую Мышкина, – «рыцаря бедного» и «серьезного Дон-Кихота» XIX столетия: «Да, он был “полон чистою любовью”, он был “верен сладостной мечте” – восстановить и воскресить человека!» (9, 264).

Глава вторая

1. «Черная женщина ходит. Героиня из романа Греча»