О влиянии Евангелия на роман Достоевского «Идиот»

Двумя месяцами позже образ Мышкина был еще почти свободен от «комического». В шестнадцати главах первой части есть только один относительно комический момент: после рассказа Мышкина об осле на городском рынке в Базеле девицы Епанчины смеются над ним, говоря ему в лицо, что видели и слышали «осла». Он же, смягчая осмеяние, простосердечно смеется вместе со всеми. И позднее только однажды отмечается (Александрой Епанчиной), что он так простоват, что «даже и смешон немножко» (8; 48–49, 66). Однако во избежание страшившей писателя неудачи он в начале работы над второй частью стал склоняться к мысли о том, чтобы соединить в герое оба качества, способные пробуждать симпатию в читателе: невинность и комизм. Но Достоевский постоянно заботится о том, чтобы не ставить Мышкина в слишком обыденные, грубо-комические положения и не унизить его осмеянием, как это нередко имеет место с Дон-Кихотом. В записи от 8 апреля о князе, женихе Настасьи Филипповны, сказано: «Смешон. Как он отклоняет смех». Тут же автор ставит перед собою вопрос – не стоит ли усилить комическое в герое и расширить сферу его проявления: «? Несколько ошибок и комических черт Князя» (9, 242). Затем в первой половине июня появилась заметка о Вельмончеке (будущем Евгении Павловиче Радомском): «Вельмончек постоянно смеется над Князем и потешается им. Скептик и неверующий. Ему всё в Князе искренно смешно, до самого последнего мгновения» (9, 274).

Этим наброскам соответствуют в романе многие места I и н глав третьей части. В сентябре писатель запланировал еще один комический эпизод: «Отказ Князю Аглаи, которой он уже делает предложение. Смешно» (9, 279). Эта заметка соотносится с двумя фрагментами романа: эпизодом невольного отказа Мышкина Аглае (он построен обратно первоначальному замыслу) и сценой «вынужденного сватовства князя» (8; 283–285; 425–429). В последней Аглая в конце концов раскаивается, что обратила в насмешку «прекрасное… доброе простодушие» Мышкина, и просит простить ей эту шалость, далеко не единственную по отношению к князю.

По замыслу писателя симпатия к Мышкину должна возрастать оттого, что он принимает насмешливое отношение к себе как нечто совершенно естественное. Пробуждение сострадания к «осмеянному и не знающему себе цены прекрасному» стало и для Достоевского одним из средств воздействия на сердца читателей. При этом почти во всех случаях осмеяния героя острейшее сочувствие к нему испытывают, тем усиливая его и в читателе, действующие лица романа (чаще всего – Епанчины). Их экспрессивные высказывания способствуют раскрытию облика князя и оберегают образ от снижения. Эта особенность (не характерная для романа Сервантеса) проявляется и в эпизодах, исполненных мягкого комизма, и в остро драматических. Так, спровоцированная Аглаей сцена «сватовства» вызывает недовольство всей семьи и затем – искреннее раскаяние девушки. Долгое глумление над князем компании Бурдовского завершается бурной защитительной речью Лизаветы Прокофьевны. А когда генеральша, в обиде за князя, его же и бранит за «дурачества», – прорывается накопившееся возмущение Аглаи «этими мерзкими людьми», сочувствие к нему Аделаиды (8, 250). Не только сам Мышкин часто «отклоняет смех» над собой, как это мыслилось автором первоначально. Отклоняют его от главного героя и действующие лица романа.

В VI главе второй части «Идиота» устами Аглаи Епанчиной высказана одна из важнейших мыслей о Мышкине: он – «тот же Дон-Кихот, но только серьезный, а не комический» (8, 207). Введение ее в роман было завершающим моментом объединения в образе князя нескольких идей, восходящих к литературным источникам. При этом все они подчинены главной идее, лежащей в основе замысла, – евангельской идее «Князя Христа».

Вопрос об отражении в романе темы «серьезного Дон-Кихота» обширен и сложен. Я остановлюсь лишь на тех аспектах этой проблемы, которые тесно соприкасаются с темой моей работы. Задача эта в большой мере облегчается тем, что итоги своих раздумий о книге Сервантеса, которые были особенно углубленными именно в пору писания «Идиота», Достоевский отразил в «Дневнике писателя» за 1877 год. Так, в февральском выпуске объясняется именно сущность отличия серьезного Дон-Кихота от комического. Уподобляя герою Сервантеса Россию, автор подчеркивает: «Над Дон-Кихотом, разумеется, смеялись; но теперь, кажется, уже восполнились сроки <…>, он несомненно осмыслил свое положение <…> и не пойдет уже сражаться с мельницами. Но зато он остался верным рыцарем…» (25, 49). Итак, не отсутствие комического в герое делает его «серьезным Дон-Кихотом», а ясное понимание, осмысление Мышкиным своего положения и реальный, а не фантастический характер его деятельности, его «подвигов».