О влиянии Евангелия на роман Достоевского «Идиот»

В сентябре 1868 года Достоевский окончательно определил для себя ведущие черты основных действующих лиц. О Настасье Филипповне он записал в черновиках: «беспорядок и красота». Затем в скобках, которые, кстати сказать, в подготовительных материалах очень часто используются им для выделения фиксируемой мысли, добавил: «(жертва судьбы)» (9, 280). В том же месяце была закончена третья часть романа. В ней Настасья Филипповна, как уже было отмечено И. А. Битюговой, «предстает перед Мышкиным в ореоле страдания и обреченности в двух его снах (на зеленой скамейке и дома, после чтения ее писем), а затем и наяву, по его возвращении от Епанчиных, когда видение его сливается воедино с действительностью» (9, 381).

Видения и сны занимают в романе заметное место, отражая воздействие на Достоевского поэтики романтизма. Функции их многообразны, и они особенно тесно связаны с образами Мышкина и Настасьи Филипповны, усиливая их яркость, раскрывая глубины души этих героев, а в отношении к Мышкину говоря и о его прозорливости. В академическом комментарии к роману отмечены многочисленные переклички в тексте «Идиота» с русскими и западными романтическими произведениями: «Черной женщиной» Н. И. Греча (1834), повестью В. Гюго «Последний день приговоренного к смерти» (1829) и его «Отверженными» (1862), пушкинской «Легендой» (1829, 1835). Среди произведений, мотивы которых нашли отражение в романе, «Шильонский узник» Байрона в переводе Жуковского (1816, 1822), «Дума» Лермонтова (1838), стихотворение Гейне «Генрих» (1822–1843) и другие[56].

Запись о произведении Греча появилась в подготовительных материалах 17 апреля: «Черная женщина ходит. Героиня из романа Греча» (9, 265). Достоевский упомянул здесь, а затем в своеобразной интерпретации перенес в окончательный текст «Идиота» лейтмотив романа. Герою его, князю Кемскому, всю жизнь сопутствует видение. В детстве он стал свидетелем того, как во время эпидемии чумы женщина, одетая в черное, с распущенными черными волосами, кинулась с балкона в чумную повозку на труп своего жениха. С тех пор в ответственные минуты жизни (во сне или наяву) видение этой женщины появлялось перед ним, и по выражению ее лица Кемский угадывал, что предстоит ему вскоре: успех или неудача, счастье или беда. В Кемском есть черты, родственные Мышкину. Потомок старинного рода, идеалист и мечтатель, он добр, кроток, чист душой, деликатен и благороден. Один из персонажей называет Кемского «князем из людей, человеком из князей»[57]. Окружающие часто смеются над ним или жестоко его обманывают.

С апрельской записью о черной женщине перекликаются ноябрьские, относящиеся к пребыванию Мышкина в квартире Рогожина после убийства Настасьи Филипповны: «Рогожин вдруг говорит: “Стой, идет кто-то?” – Прислушиваются. – Идет!.. – Отворил дверь. – Иль нет?.. Ходит”.

– Ходит.

– Я притворю дверь.

? NB. В зале привидение» (9; 286–287).

Сравните с финальной сценой «Идиота», включающей близкий к этим наброскам разговор Рогожина (у него, очевидно, уже началось «воспаление в мозгу») с Мышкиным, на которого неотвратимо надвигается сумасшествие (8; 506–507).

Отзвуки «Черной женщины» явственны не только в финале романа. Перед свиданием с Аглаей на зеленой скамейке Мышкин видит много тревожных снов; в одном из них к нему приходит Настасья Филипповна, выражение лица которой говорит о раскаянии и предвещает беду: «Наконец пришла к нему женщина; он знал ее, знал до страдания; он всегда мог назвать ее и указать, – но странно, – у ней было теперь как будто совсем не такое лицо, какое он всегда знал, и ему мучительно не хотелось признать ее за ту женщину. В этом лице было столько раскаяния и ужасу, что казалось – это была страшная преступница и только что сделала ужасное преступление. Слеза дрожала на ее бледной щеке; она поманила его рукой и приложила палец к губам, как бы предупреждая его идти за ней тише. Сердце его замерло; он ни за что, ни за что не хотел признать ее за преступницу; но он чувствовал, что тотчас же произойдет что-то ужасное, на всю его жизнь. Ей, кажется, хотелось ему что-то показать, тут же недалеко, в парке. Он встал, чтобы пойти за нею…» (8, 352).