О времени и о себе. Рассказы.

Увидел я в сундуке новые чесанки с галошами, плюшевую жакетку, какие-то свертки тканей. Там же оказались подаренные мною милистин на кофту и платочек на голову. С каким удовольствием она показывала все свое «богатство», как светились от удовольствия ее глаза! Казалось, нет на свете человека счастливей ее.

Перед моим отъездом она опять начинала хлопотать, готовить подарок мне. Я, конечно, отговаривал, отказывался. Ну что она может подарить при такой ораве ребятни? Но находила. «Посмотри, какой у нас в это лето укроп густой. Сейчас я тебе наломаю. Еще смородинных листочков наструкаю, будешь чай в городе заваривать». Я принимал эти подарки и был глубоко благодарен за ее душевный материнский прием.

Собирая последнюю свадьбу, уже в застойный период, женили моего крестника, Сергея, письмом приглашали меня и просили кое-что купить. Деньги обещали вернуть при встрече. Какие там деньги! Привез я им все, да еще денег дал. Последний ведь, да и крестник. Народу понаехало — нет числа. Со всех районов области. Братья, сестры самих родителей. Их дети. Дети их детей. Сватья и свахи сгрудились вокруг дома невесты, где должна проходить свадьба. Филиппыч ходил под хмельком, всех обнимал, целовал и все не мог нахвалиться: «Вот у меня их сколько! Вот какие все хорошие!» А крестная, счастливая, сидела на завалинке в своем единственном выходном платье, принимала поклоны подъезжающих да уговаривала мужа, что бы тот не надоедал гостям. Мать-героиня, породившая и взрастившая восемь человек своих кровных, она ни разу не посетовала на свою судьбу. Не слышали ни ее родители, ни ее дети, какая тяжелая ей досталась доля.

Но ничто не проходит бесследно. Недоедание, недосыпание, непомерные физические тяготы, душевные потрясения подточили ее здоровье. На семьдесят пятом году жизни она стала жаловаться на поясницу, на ноги. Голова болела все чаще и чаще. Могучий организм сдавал. Но еще храбрилась. Копошилась по хозяйству, нянчила внучат. На восьмидесятом почувствовала себя совсем плохо. Собрала всех детей вокруг себя и наказала: «Костя! Витя! Валя! Настя! — и еще и еще. — Живите мирно. Дружитесь. Не ругайтесь. Прощайте друг другу. Посмотрите, как мы с отцом жили. Живите так же». Она на глазах увядала. Все ждала правнуков от последнего. Не дождалась. Успели только пособоровать. Хоронили по всем православным обрядам. Благо, церковь в их селе действовала. Вскоре умер и Филиппыч. Положили рядом. В одной земляной домовине. Пусть будут и тут вместе. Они выполнили свой святой долг до конца. Царствие им небесное.

Покаяние

Сойдя с автобуса на трассе, я по тропинке вдоль речки направился в сторону Покровки. Ближе к селу дорогу мне перегородила большая покачивающаяся вязанка сухого сена. Обогнал и оглянулся. «Батюшки! Баба Катерина! Здравствуй! Тяжело ведь, наверно, давай помогу!» «Да ладно, близко уже!» «Коровку, видно, держишь, тяжело ведь наверно. Дети-то что не помогают?» «Держу коровку. Тяжело, конечно. Да и годков уже за семьдесят. А дети были да сплыли. Не до меня им сейчас». Взял я вязанку на плечо и пошел рядом.

Старинное многолюдное село Покровка вольготно раскинулось по берегам небольшой местной речушки. В центре-храм, базарная площадь, торговые ряды и лабазы. По окраинам села колхозные фермы, ремонтные мастерские, лесопилка, парниковое хозяйство. Хлебопашество, животноводство и ранние овощи давали хороший прибыток, и колхоз перед самой войной неоднократно по району выходил в передовики. И председатель, из местных. Егор Романыч был под стать крепкому хозяйству. Невысокий, коренастый, характером уважительный. Свой дом и семья связывали его крепкими узами с родной Покровкой. Были у него и в районе свои люди, родные, знакомые. Даже начальство из района, приезжая в колхоз, останавливалось не у конторы, а у председательского дома.

Все шло хорошо. Но вдруг на западе загрохотало. Война. Приписка шла в сельсовете. И потянулись обозы и колонны новобранцев на соседнюю железнодорожную станцию. На протяжении четырех верст от села до станции стоял сплошной стон. Плач, причитания, гармошки, залихватские рекрутские частушки не затихали ни днем, ни ночью. Прощались со своими близкими, может быть, навсегда.