О всех созданиях - больших и малых

Я поглядел на мохнатое тельце. Оно было неподвижно, глаза остекленели. Ноги судорожно вытянулись на полированной поверхности стола. Зная, что это бесполезно, я все-таки нащупал бедренную артерию, но, конечно, пульса не обнаружил.

— Мне очень жаль, Джек, — сказал я неловко.

Он заговорил не сразу:

— Джим, я ведь читал в газете про других собак, но никак не думал, что и со мной может случиться такое. Черт-те что, а?

Я кивнул. Это был немолодой йоркширец с рубленым лицом, чья суровая внешность прятала чувство юмора, неколебимую внутреннюю честность и привязчивое сердце, которое он отдал своей собаке. Что я мог ему ответить?

— Да кто ж это вытворяет? — спросил он словно про себя.

— Не знаю, Джек. И никто не знает.

— Эх, поговорил бы я с ним по душам минут пять!

Он поднял застывшее тельце и ушел.

Но проклятый день еще не кончился. В одиннадцать, как раз когда я уснул, Хелен растолкала меня:

— Джим, по-моему, в дверь стучат.

Я открыл окно и выглянул. На крыльце стоял старик Бордмен, хромой ветеран первой мировой войны, который иногда делал у нас кое-какие работы по дому.

— Мистер Хэрриот, — крикнул он. — Простите, что беспокою вас ночью, но Рыжего прихватило.

Я свесился из окна:

— Что с ним?

— Да словно одеревенел весь… и лежит на боку.

Я не стал тратить времени на одевание, а натянул на пижаму старые вельветовые брюки, сбежал с лестницы, перепрыгивая через две ступеньки, схватил в аптеке все необходимое и распахнул дверь. Старик, тоже без пиджака, вцепился мне в руку.

— Быстрее, быстрее, мистер Хэрриот! — пробормотал он и заковылял к своему домику в проулке за углом, до которого было шагов тридцать.

Рыжий был скован судорогой, как и все остальные. Толстый спаниель, которого я столько раз видел, когда он вперевалку прогуливался со своим хозяином, лежал все в той же жуткой позе на кухонном полу. Правда, его вырвало, и это немного меня обнадежило. Я сделал инъекцию в вену, но не успел еще извлечь иглы, как дыхание остановилось.

Миссис Бордмен в халате и шлепанцах упала на колени и протянула дрожащую руку к неподвижному телу.

— Рыженький… — Она обернулась и посмотрела на меня недоумевающими глазами. — Он же умер…

Я положил ладонь ей на плечо и забормотал слова утешения, мрачно подумав, что уже заметно в этом напрактиковался. Уходя, я оглянулся на стариков. Бордмен тоже опустился на колени рядом с женой, и, даже закрыв дверь, я продолжал слышать их голоса:

— Рыженький… Рыженький…

Я побрел домой, но, прежде чем войти, остановился на пустой улице, вдыхая свежий прохладный воздух и пытаясь собраться с мыслями. Смерть Рыжего была уже почти личной трагедией. Я ведь каждый день видел этого спаниеля. Собственно, все погибшие собаки были моими старыми друзьями — в маленьком городке вроде Дарроуби каждый пациент скоро становится хорошим знакомым. Когда же это кончится?

До утра я почти не сомкнул глаз и все следующие дни мучился зловещими предчувствиями. Едва телефон начинал звонить, я уже гадал, какая собака стала очередной жертвой, а Сэма, нашего с Хелен пса, в окрестностях города не выпускал из машины. Спасибо моей профессии — я мог прогуливать его далеко отсюда, на вершинах холмов, но даже и там не позволял ему отходить от меня.

На четвертый день меня немного отпустило. Может быть, этот кошмар кончился? Под вечер я возвращался домой мимо серых домиков в конце Холтон-роуд, как вдруг на мостовую выбежала женщина, отчаянно размахивая руками.

— Мистер Хэрриот! — крикнула она, когда я остановился. — Я как раз бежала к телефонной будке, когда увидела вас.

Я свернул к обочине.

— Вы ведь миссис Клиффорд?

— Да-да. Джонни только что вернулся, а Фергус вдруг рухнул на пол и остался лежать.

— Только не это! — Я уставился на нее не в силах пошевелиться, а по спине у меня пробежала холодная дрожь. Потом я выскочил из машины и следом за матерью Джонни стремглав бросился к последнему домику. На пороге маленькой комнаты я в ужасе остановился. Когда лапы благородного пса беспомощно скребут линолеум, в этом есть что-то кощунственное, но стрихнин скручивает в судорогах всех без разбора.

— Боже мой! — прошептал я. — Джонни, его тошнило?

— Да. Мать сказала, что его вырвало в саду за домом, когда мы вернулись.

Слепой сидел, выпрямившись на стуле, рядом с собакой. Губы его складывались в полуулыбку, но тут он машинально протянул руку в привычном жесте и не почувствовал под ладонью головы, которой следовало там быть. Его лицо как-то сразу осунулось.

Флакон со снотворным плясал в моих пальцах, пока я наполнял шприц, стараясь отогнать мысль, что эту же инъекцию я делал тем, другим собакам, — тем, которые погибли. Фергус у моих ног тяжело дышал, а когда я нагнулся к нему, он внезапно замер и его сковала типичная судорога — могучие, столь хорошо знакомые мне ноги напряженно вытянулись в воздухе, голова нелепо откинулась к позвоночнику.

Вот так они и погибали — при полном сокращении Мышц. Снотворное пошло в вену, но признаки расслабления, которых я ждал, не появились. Фергус был примерно вдвое тяжелее прочих жертв, и шприц опустел без малейших результатов.