О западной литературе

И все же военная тема не стала в творчестве Расмуссена главной. Скорее можно сказать, что вынесенная из военных испытаний тема человеческого достоинства, попранного и попираемого, зазвучала лейтмотивом в его поэзии, объединяя далеко отошедшие друг от друга в формальном и содержательном плане стихи. Мотивы «преодоленной тоски» и «веры в людей», восходящие все к той же теме, слышатся и в стихах Расмуссена о современности, и в его значительном по объему цикле стихов на античные сюжеты (отчасти написанном античными размерами): «Фрагмент III», «Сапфо», «Дионис у моря». Звучит в них, разумеется, и тема искусства – искусства, стремящегося вернуться, вырваться из «ослепления красоты» (вспомним «слепых кротов» из «Видения») «домой, к серым будням».

Но это возвращение из книжного мира, полного классических реминисценций и литературных аллюзий, было вовсе не простым делом. Умение изображать и отображать действительность неопосредованно так и не пришло к поэту. Счастливым выходом из намечавшегося тупика стали «Шутки» – сборники иронических, гротескных и парадоксальных стихотворений, широко захватывающих пласты реального мира и подающих его в обрамлении юмора и сарказма. «Шутки» (первый сборник вышел в 1951 году, за ним последовали и другие), равно как и стихи для детей, в настоящей книге не представленные, принесли поэту широкую популярность.

«Шутки» Расмуссена построены на определенном условном допущении, позволяющем увидеть привычное в новом свете (прием остранения). Кого удивили бы, например, сатирические нападки на отставного чиновника с его убого удобными мещанскими представлениями и странноватым кругом пенсионного чтения – фантастическим как по подбору и сочетанию, так и главным образом по извлекаемой из книг морали? Но Расмуссен пишет о начитанной лошади, первой из трудящихся четвероногих Севера удалившейся на заслуженный отдых и воистину лошадиными дозами изрекающей прописные истины. Причем в мозгу у лошади – та же мешанина, что у современного, одуренного обилием информации обывателя:

Все объяснит – поэтично, понятно, уютно,
даже научно, цитируя благоговейно
где-то Кропоткина, где-то Альберта Эйнштейна,
все, что живет на земле, одобряя попутно.

(Перевод Е. Витковского

)

«Шутки» Расмуссена возникли, понятное дело, не на пустом месте. Здесь следует вспомнить и стихи немецкого поэта начала века Кристиана Моргенштерна, и иронические баллады англо-американского поэта Уистена Хью Одена, и, возможно, раннее творчество Н. Заболоцкого. Однако эти стихотворения удачно наложились на датскую действительность и в свою очередь вызвали многочисленные подражания. В целом Расмуссен предстает поэтом значительным и разнообразным, хотя и не без налета некой излишней мастеровитости, умело маскирующей порой отсутствие оригинального вдохновения. Подобная многоликость поэтического творчества – случай нечастый и почти всегда чреватый некоторыми издержками.

В неопосредованном отображении действительности никак нельзя отказать TOBE ДИТЛЕВСЕН (1918–1976). Правда, угол зрения поэтессы достаточно узок – мир женской души, женская судьба, женская доля или, как вынесла она сама в заглавие поэтического сборника, «Женский нрав» (1955). Творчество Дитлевсен подчеркнуто автобиографично – это относится и к лирике, и к многочисленным прозаическим произведениям (романы «Обидел ребенка» (1941), «У нас есть только мы с тобой» (1954) и др.). Поэтесса писала и традиционным стихом, и свободным, причем, как представляется, верлибр был для нее более органичен. Может быть, правда, это связано с тем, что к свободному стиху поэтесса обратилась позже, преодолев уже период неизбежного ученичества у многочисленных предшественниц. Из ранних рифмованных стихов следует выделить небольшую поэму или, вернее, лирическую композицию «Улица детства», в которой на фоне элегических и ностальгических воспоминаний развернута широкая и психологически достоверная панорама жизни города. Точность бытовой и психологической характеристики, так сказать, поэтического портрета вообще была присуща Дитлевсен (например, стихотворение «Белый кельнер»), и можно только пожалеть, что поэтесса обращалась к жанровой лирике сравнительно редко, сосредоточив главное внимание на собственных интимных переживаниях.

Любовная лирика Дитлевсен не складывается в привычный лирический дневник (самый, пожалуй, распространенный вид «женской поэзии» и на Западе, и у нас); скорее можно говорить об испытании любовью, которому поэтесса подвергает свою лирическую героиню не столько в различных житейских ситуациях, сколько в том или ином душевном состоянии, чуждаясь последовательного повествования «о времени и о себе». Здесь и поиски «определения любви» (по слову Бориса Пастернака и англичанина Эндрю Марвелла), причем чаще всего – от противного: