О западной литературе

Я паданцы
ловлю
в саду
висячем
сердца,
смягчаю удара тяжесть
и не желаю, чтобы так меня любили.

(Перевод Нат. Булгаковой

)

Здесь и мучительный отказ от прошлого, как в поразительном стихотворении «Другие», героиня которого требует – у властей, у полиции, у слесарей, умеющих изготовлять надежные замки, – защиты от посягательств на нее со стороны тех, кто, увы, имеет на это право, ибо оказывался когда-то предметом ее чувств. Здесь и прямо противоположные этому попытки дозвониться «по номеру, что вычеркнут вчера из книжки записной, а новые под ним уже теснятся, кичливо отрицая все связи с прошлым». Здесь и попытки подняться до платонического идеала любви («Прекрасный сон»). Любовная лирика в позднем творчестве Дитлевсен естественно перерастает в лирику философских раздумий. «Старая дама», какою оказывается теперь лирическая героиня, помнит себя и ребенком, и юной девушкой, но уже не в силах сложить из этих воспоминаний цельный образ, «будто кадры на пленке наезжают один на другой». Теперь, «когда все слишком поздно», наступает некое безрадостное успокоение, и внешний мир возвращается в стихи Дитлевсен (сборник «Взрослые», 1969), но это возвращение окрашено в тона глубокой печали.

Дитлевсен была также известной детской писательницей и поэтессой. Но и, говоря о ее «взрослой» лирике, нельзя не упомянуть ее стихи о детях и о счастье материнства – самые светлые и, возможно, самые проникновенные страницы ее творчества:

Были они ожиданьем,
радостью невыразимой,
сродни облакам и звездам,
с миром нерасторжимы.
…
Потом разогнули спину,
тесно им в доме стало,
следы на песчаной дорожке
быстро дождем сровняло.
…
Слезы со щек огрубелых
дождик смыл незаметно,
взрослые голоса их
умчались куда-то с ветром.

(Перевод И. Бочкаревой

)

Ровесник века ВИЛЛИАМ ХАЙНЕСЕН – фарерский поэт и писатель, пишущий по-датски. Если всю Данию – в смысле ее литературной жизни – можно несколько условно назвать европейской глубинкой, то Фарерские острова, расположенные между Великобританией и Исландией, принадлежащие Дании, но сохраняющие некоторую автономию, с их малочисленным населением, скудной почвой и суровым климатом – глубинка датская. Хайнесен, однако, писатель отнюдь не провинциальный, наоборот, в современной датской литературе он фигура первого плана с заслуженной европейской известностью.

Проза Хайнесена, занимающая в его творчестве, пожалуй, главное место, сопоставима во многих отношениях с романами его знаменитого северного соседа – исландца Халлдора Лакснесса. Для обоих писателей местная экзотика служит фоном, на котором разворачивается действие эпических, широкомасштабных полотен с психологически точными и символически обобщенными центральными персонажами и во всех смыслах убедительно решенными фигурами второго ряда. Таковы романы Хайнесена «Черный котел» (1949), «Пропащие музыканты» (1950) – эти два романа были изданы в 1974 году в русском переводе издательством «Прогресс» в серии «Мастера современной прозы», – «Мать семи звезд» (1952). Главная тема романа «Добрая надежда» (1964) – взаимоотношения между Данией и Фарерами, рассмотренные в историческом и современном аспектах.

В поэтическом творчестве, сопутствующем Хайнесену на протяжении всей жизни, писатель разрабатывает те же мотивы и темы, что и в прозе, но, пожалуй, с еще большим вниманием к злобе дня. Певец символически преображенного северного пейзажа («Зима зажигает факелы…», «Самый крайний остров» и др.), он в то же время самый последовательный сторонник гражданственной поэзии из авторов, представленных в этой книге. Проблемы войны и мира, свободы и порабощения, культуры и псевдокультуры не оставляют Хайнесена равнодушным; его позиция – активный гуманизм и антимилитаризм, хотя порой и отягощенные сомнениями в способности человечества предотвратить самое худшее:

Ничего, ничего не останется, может быть, ничего
в этом мире вскипающей злобы звериной
и набравшего скорость военно-технического прогресса.

(Перевод Е. Витковского

)

В формальном отношении Хайнесен иногда бывает склонен к сложному, игровому верлибру; порой для него характерно перенасыщение поэтического текста символами и именами (в своей общеизвестности также ставшими символами) из европейской культурной традиции, не исключено, что в этом сказывается преувеличенная реакция на возможное подозрение в провинциализме.