О западной литературе

Да и как бы в реалистическом повествовании от имени Эстер Гринвуд действительность тесно переплетается с фантазиями. Порой это проявляется только в гротескном изображении тех или иных персонажей, а порой – химеризируется, как сказал бы современный ученый, и сама ситуация. Такова, например, вся история с предохранением от нежелательной беременности. Да и срыв вполне заурядной, вполне разумной фразы в алогичное (или, напротив, взлет в трансцендентальное) – случай и в стихах и в прозе Платт не столь уж редкий.

Нормальность в значительной мере противопоказана поэтическому, да и всякому другому творчеству (вспомним «Черного монаха» А. П. Чехова). Творчество коррелирует с реальностью (и, соответственно, с душевным здоровьем) лишь в рамках канона, в рамках традиции, в рамках, как сказал бы Виктор Шкловский, определенной конвенции. Чем оригинальнее (и, значит, масштабнее) творчество, тем решительнее оно порывает с традицией – и тем явственнее проступают в нем черты безумия. Высокого, но безумия. Выбор – экзистенциальный и окончательный – Сильвии Платт – это выбор «черного монаха», но сделанный с противоположным знаком.

Полнота ее образа (и личного и творческого), к воссозданию которого я стремился, производит, пожалуй, не столь выигрышное впечатление, какое можно было бы навеять, отобрав для перевода лишь стихотворения, написанные в самые лучшие минуты. Но такой образ был бы обедненным, а значит, заведомо ложным. «Темное» вдохновение соседствует здесь со «светлым», одно переливается в другое – и только в их смешении и слиянии рождается Поэт. Тот конкретный Поэт, книгу жизни и страстей которого вы сейчас прочитали.

Тотальное погружение [19]

Каждый народ сходит с ума по-своему. Каждое поколение – тоже. На стыке двух безумий (называемых также национальной культурой и молодежной субкультурой) порой появляется только легкий ветерок, порой взвивается смерч, а порой происходят и серьезные тектонические сдвиги. И тогда возникшее как мимолетная мода безумие перешагивает границы стран и континентов, охватывает весь мир, вызывает драматическое (а бывает, и трагическое) противодействие, а потом… Потом торжествует повсеместно – или же повсеместно идет на убыль, выдыхаясь, как откупоренное шампанское или пиво, забывается всеми или остается в памяти у людей в искаженном до неузнаваемости виде… Но чаще всего происходит и то и другое сразу – цивилизация поглощает новое веяние, всасывает его в себя – и тем самым высасывает из него все соки, превращает его в нечто обыденное, утилитарное и, соответственно, никому по-настоящему не нужное. Особенно часто такое случается во второй половине XX века с его усталой терпимостью и равнодушной всеядностью. И чем оглушительней и раскатистей гремел гром, тем однообразнее и безмятежнее тишина небесной лазури после грозы… Впрочем, где-то на горизонте (или за ним) уже сходятся воедино, уже сшибаются два новых безумия.

Несколько лет назад в связи с окончанием «холодной войны» настал, по авторитетному свидетельству Френсиса Фукуямы, конец истории – и продолжающиеся во многих точках и целых регионах земли кровопролитные войны, революции, национальные и конфессиональные движения, ломка жизненного уклада и социального строя уже не носят, строго говоря, исторического характера. Это всего лишь эпилог, запоздалые и анахроничные отзвуки того, что уже давным-давно отгремело и отпылало. Прошло время пить, и настало время сдавать посуду. Человек как существо историческое сошел на нет – и на смену ему пришел человек играющий (Homo ludens), появление которого некогда предсказывал и приветствовал Герман Гессе, – пришел Человек Играющий, а значит, и человек скучающий. Всемирная история закончилась, по слову Элиота, «не взрывом, а взвизгом».