О женщинах и соли

Она знала из каких-то фильмов, что у некоторых людей в момент смерти вся жизнь проносится перед глазами. Но с ней этого не случилось. Она не увидела монтажа: Долорес по-детски смеется на руках своей матери; Долорес лезет на пальму, чтобы сбить кокос; Долорес испугана и взволнована, когда красивый мужчина приглашает ее на свидание; Долорес и окровавленная, чудесная Кармен; Долорес кормит Елену грудью, ее мать умирает рядом. Ничего этого не случилось.

Долорес не видела. Она чувствовала: ревущего зверя в ее нутре, ощерившегося, исходящего слюной от дикого желания открыть ей рот и произнести слово, любое слово. Зверь нашел в ней свирепость, которую она больше никогда не спрячет. Она извинялась, конечно. Рыдала, валялась в ногах, молила о пощаде и называла имена дочерей в надежде достучаться до остатков человечности в Даниэле. Но он замахнулся. Он замахнулся, и ее руки взметнулись вверх, и она вцепилась в рукоятку с такой силой, с такой яростью, что лезвие остановилось в считаных дюймах от ее лица. Невероятно. Финал, достойный Голливуда. Она чувствовала себя Мэрилин Монро. Кубинской Мэрилин Монро в нижнем белье, с заплывшим глазом и в пятнах собственной крови, уже непонятно из каких ран, пропитавшей сорочку.

Этого оказалось достаточно, чтобы остановить Даниэля: чудо. Он осел на пол, тяжело дыша, и отбросил мачете в дальний угол.

— Грязная шлюха. Твоя удача, что я не перерезал тебе горло.

Она была Мэрилин Монро, и она никогда не чувствовала себя более уверенной в том, что проживет без Даниэля.

А потом Даниэль снова уехал в горы.

Но на этот раз каждый день его отсутствия она слушала «Радио Ребелде». Она все ждала новостей о поражении, о том, что вот-вот, и над тропиками дождем прольются бомбы. Что Даниэль войдет в campo, думая, что встретит здесь единомышленников, но тут — выстрел в лицо. Что змея толщиной со ствол пальмы ночью вползет в его палатку и переломает все кости в шее. Денег не было. Он забрал из матраса все. Но Долорес было все равно. Благодаря своему внутреннему зверю, зверю, который впитал смерть, чтобы она могла жить, она твердо усвоила одно: она выдержит. Несмотря ни на что.

Когда Долорес настигло известие о поражении Батисты, она сидела за швейной машинкой, штопая брюки богатым горожанам — эту работу она получила через своих подруг из подпольного кружка с пишущей машинкой. Кружок спасительниц. Она плакала над шелковыми платьями и плиссированными брюками, дожидаясь, когда Кармен вернется из школы. Плакала, когда Елена потянула ее за подол и сказала:

— Мама, кофе. Мама, кофе.

А после обеда — снова в город. Как ожила площадь в тот день: шум и разговоры, пение продавца арахиса, няньки с улыбками на лицах гладят маленькие белокурые головки, Кармен и Елена загадывают желания над чужими монетками в фонтане. Мертв? Жив? Должен быть мертв. Несколько дней она ждала почтальона с письмом, в котором сообщалось бы о ее вдовстве, или, возможно, мужнин боевой compańero[87] возникнет у нее на пороге, прижимая к сердцу берет… С болью в сердце должен сообщить вам, камрад…

Однако снова вернулся Даниэль. Вошел в дверь в среду на рассвете, еще до того, как проснулась Долорес, когда на улице еще не рассвело. Направился прямо в их спальню и поцеловал ее в макушку.

— Мы победили, — сказал он ей. — Поднимайся и ставь на плиту кофейник. Слыхала, сам Фидель приезжает в город? Возможно, даже сегодня.

У нее не было слов. Все, о чем могла думать Долорес, пока зажигала газ и водружала на огонь ржавый металлический агрегат, это о мачете, которое она приобрела после ухода Даниэля и спрятала под большим кустом гуавы за домом. Она сама его наточила. Она тренировала удары, от которых с глухим стуком валились на землю толстые стебли сахарного тростника.

Проснувшись, девочки подбежали к Даниэлю и крепко его обняли, болтая без умолку.

— Сегодня у нас праздник, — сказала им Долорес. — Можешь не ходить в школу, Кармен.

— Почему? — Кармен оторвалась от отцовского плеча, в которое уткнулась лицом.

— Теперь все наладится.

— Что — все?

— Просто все, милая.

Ей нужен был план. Закипел кофе, наполняя кухню густым, жженым ароматом темной обжарки. Пар валил, как дым из трубы, горячий и пряный. Она разлила кофе в три маленькие чашки. Она хотела, чтобы Кармен не спала, на случай, если им придется срочно бежать. Нервная дрожь, липкая кожа, Долорес склонилась над плитой. По спине пробежал холодок.

По маленькой чашке перед Даниэлем и Кармен. Свой выпила свой одним глотком.

— И мне? — спросила Кармен.

— Да, carińo[88]. Попей немного кафесито в честь празника.

Она знала, что Даниэль никогда не позволит ей уйти. Он выследит ее; он найдет ее. Он сам так сказал. Больше всего она боялась за Кармен и Елену. Оставить их с ним. Взять их с собой.

— Что готовишь? — Даниэль достал из кармана рубашки сигару и раскурил ее над зажженной плитой.

Долорес открыла окно.

— Тостадас. А что еще мы можем себе позволить?

Он оставил ее реплику без ответа. Она резала хлеб, в то время как Кармен засыпала отца вопросами:

— Почему ты так долго работал?