Об искусстве и жизни. Разговоры между делом

Марк Шагал скончался 28 марта 1985 года в Сен-Поль де Вансе. Его внучка рассказывает, что последние несколько месяцев жизни он провел в кресле-качалке. И вот 28 марта его поднимали в этом кресле на второй этаж, и когда двери открыли наверху, он был уже в другом мире. Он ушел в движении наверх. Андрей Вознесенский, узнав об этом, сказал, что движение полета характерно для всего искусства Шагала, и как правильно случилось, что и в другой мир он ушел в этом состоянии.

Буквально на следующий день мне позвонили из Литературной газеты и спросили: «Скажите, вы напишете некролог?». Я сказала, что некролога я не напишу, я напишу просто, что думаю о смерти Шагала. На следующий день я прислала им небольшую статью, и ее тут же напечатали. А еще через день после ее публикации мне позвонил заместитель министра культуры и спросил меня: «Ирина Александровна, а вы в самом деле считаете, что Шагал — русский художник?». Я ему сказала: «Да, я так считаю, вне зависимости от того, что бо́льшую часть своей жизни он прожил не в России, вне зависимости от того, что он скончался не в России». Но ведь такова была судьба и Рахманинова, и Шаляпина, и Бунина, они тоже жили вне России и скончались в чужих странах, но от этого они не перестают быть крупнейшими деятелями русской художественной культуры.

Вопрос о том, чей художник Шагал — русский, французский или еврейский — иногда до сих пор ставится в каких-то книгах, и совершенно напрасно. Этот вопрос Шагал решил для себя и для всех, я считаю, давным-давно. В 1936 году в одном из писем он написал: «Меня хоть в мире и считают интернационалом, художником всего мира, и французы берут в свои отделы, но я себя считаю русским художником, и мне это так приятно».

Выставка творчества Шагала в нашем музее в 1987 году была очень важным, я бы сказала, этапным событием во всей истории выставочной деятельности нашего музея, и даже, я думаю, всей страны. Это было событие, которое свидетельствовало о том, что в жизни страны произошли очень большие перемены не только в области политической или экономической, но и в области духовной. Открылись возможности, которых не было раньше, и в этом смысле фигура Шагала, художника со столь непростой судьбой, являлась образцом того, что в это время переживали мы все. Не забудем, что это был второй год перестройки.

Ирина Антонова и Марк Шагал в ГМИИ им. А. С. Пушкина, 1973. © ГМИИ им. А. С. Пушкина

Я познакомилась с Марком Шагалом совершенно случайно. Меня пригласил в гости директор Лувра, который, как все руководители этого замечательного французского музея, жил в самом здании Лувра. Эту служебную квартиру каждый директор, когда он уходит с должности, оставляет следующему. И вот однажды господин Шатлен, тогда директором был он, пригласил меня на дневной завтрак, я пришла и увидела единственного гостя — Марка Захаровича Шагала. Это была неожиданность и огромная радость для меня, я никогда и не надеялась увидеть этого великого мастера. Мы с ним тогда очень долго говорили, и он сказал, что обещает в какой-то обозримый срок приехать в Россию, что он и сделал в 1973 году. Но еще до того, в 1969 году, мне довелось побывать у него на юге Франции, в Сен-Поль де Вансе. Там я увидела большое количество картин, о существовании которых не подозревала. Он мне многое показывал, что-то принес из своей мастерской. Тогда-то у нас и состоялся разговор о возможности сделать его выставку у нас в музее. Он мне подарил книгу. Это, наверное, самая полная, самая лучшая монография о его творчестве. Ее написал искусствовед Франц Мейер, муж Иды Марковны Шагал. Марк Захарович оказал мне честь: он сделал не только надпись, но и рисунок-посвящение мне. Эту книгу я храню как одну из очень дорогих для меня вещей.

Он был замечательно обаятельный человек в общении. Очень живой, подвижный. Он плохо говорил по-русски, то есть он говорил свободно, но делал ошибки в склонениях, спряжении, но это тоже было обаятельно.

В свой первый визит в 1973 году сам Шагал подарил нам 75 литографий. Некоторая часть из них посвящена Маяковскому, которого он очень любил и очень уважал. Сейчас эти вещи хранятся в нашем собрании. Я думаю, это не покажется нескромным, но после встречи с Марком Захаровичем у нас завязались добрые отношения. И не только с художником, но и с его семьей. Я подружилась с его женой Валентиной и с его дочкой Идой.

Впоследствии я несколько раз бывала в Париже у Иды Марковны. Она тогда уже довольно тяжело болела. В первый раз я приехала к ней вместе с дочерью Ильи Эренбурга, большого друга этой семьи, и Ида Марковна разрешила мне порыться в ее большом шкафу, который буквально был наполнен рисунками Шагала, его юности, 1911–1913 годов. Многие она просто подарила нам. В дальнейшем мы сделали целую выставку из этих рисунков, назвав ее «Неизвестный Шагал». У нас и сейчас часто запрашивают такие редкие, интересные и важные для биографии художника рисунки.