Обаяние тоталитаризма. Тоталитарная психология в постсоветской России

Это очень странное ощущение, когда перед тобой человек, сохраняя внешне человеческий облик и человеческие повадки, в самом глубинном смысле ведет себя не по-человечески»[188].

В последних двух примерах, мы имеем дело с тем, что Оруэлл назвал «двоемыслием» или «покорением действительности». Как в книге Оруэлла, так и в советской и сегодняшней российской жизни двоемыслием в совершенстве владели люди приближенные к власти (или стремящиеся к ней приблизиться), поскольку от этого собственно зависела их карьера и материальное благополучие.

Таким образом, когнитивный стиль человека с ТПК включает в себя паттерны игнорирования информации, которая может вызвать ощущение нелояльности к госвласти, либо, если оно даже возникает, субъект избегает обсуждать его и вызвавшие его инциденты с другими людьми, либо факты, которые могли бы вызвать нелояльность, перетолковываются в выгодном для текущих представителей госвласти свете. Что касается избегания и игнорирования тревожной информации, то здесь можно провести параллель с воспоминаниями Бруно Беттельхейма о пребывании в нацистском концлагере: «Чтобы выжить, приходилось активно делать вид, что не замечаешь, не знаешь того, что СС требовало не знать. Одна из самых больших ошибок в лагере — наблюдать, как измываются или убивают другого заключенного: наблюдающего может постигнуть та же участь»[189]. Весь Советский союз, по сути, был большим лагерем, только с мягким режимом содержания. В нем были области, о которых рядовому гражданину знать было не положено, и которые если и обсуждались, то только шепотом. Что касается «двоемыслия», то, как уже говорилось выше, в первую очередь его использовали и используют люди, которые хотят заслужить милость власти. Хотя, вероятно, некоторыми индивидами оно может использоваться бессознательно и вполне бескорыстно просто для того, чтобы избежать внутреннего конфликта с самим собой. Таким образом, личность с тоталитарным комплексом подобна глине в руках гончара — она демонстрирует готовность менять свои мнения и убеждения, ориентируясь на требования властного авторитета. Еще в середине прошлого века Ханна Арендт отметила: «<…> Если существует такое явление как тоталитарная личность или ментальность, то ее характерными чертами несомненно будут исключительная приспособляемость и отсутствие преемственности во взглядах»[190].

В плане специфических особенностей мышления людей, так или иначе переживших тоталитарную травму и не переработавших ее, можно также отметить поверхностность суждений, паралогичность и даже цинизм («Сталин был гениальный менеджер», «без ГУЛАГа как можно было провести индустриализацию?»). Причем в том, что не касается общественно политических тем, мышление человека может быть совершенно адекватным.

Выученная беспомощность человека с ТПК проявляется в том, что даже если индивид чувствует недовольство или возмущение в отношении поведения властей, он всячески избегает активных действий, приводя для оправдания своей позиции различные объяснения. Наиболее распространенные из них: «Митинги никогда ничего не решали», «Не надо ходить ни на какие собрания и не надо подписывать никакие петиции! А то попадешь на карандаш в ФСБ!», «Не надо злить власть, а то она будет еще более жестокой», «Ну подумаешь, ограничивают свободу слова и свободу творчества, „Тангейзер“ этот запретили, директора уволили с режиссером. Режиссер то все равно был бездарный!.. Ну, погорячились власти немного. Само как-нибудь рассосется. Вот если мне работать запретят, вот тогда я в партизаны пойду!» Впрочем, эти реакции становятся вполне понятными, если мы вспомним опыты М. Селигмана и модели поведения узников концлагерей, которые своими действиями действительно ничего не могли изменить во внешней ситуации.