Обелиск на меридиане

Улучив момент, подсел к стоянку, что-то заказал. Непомерно роскошное для такого заведения. Не для нее — для всех ее подруг, А потом, не обделяя вниманием остальных, но настойчиво показывая им, что выбрал ее, попросил разрешения проводить. Подруги поняли. И выглядело совершенно естественно. А для него таким и было — будто увидел впервые и обмер. Потом она даже удивлялась: «Ты так себя вел… Ну и артист!» И вкрадывалось в ее интонацию: «Хорошо же ты напрактиковался!..» «Оля, Оля!.. — Он представлял свое постылое парижское одиночество. — Не напрактиковался, а сберег». «Ну что ж, здесь беженки не очень-то выламываются. Да и ты моим подругам приглянулся. К тому же — преуспевающий коммерсант с тугим кошельком. Не одна бы я согласилась», — не сразу отступала она. «Не надо, Оля!..»

Она, как было оговорено Стариком, — вдова, жена белого офицера, оказавшегося в списках «безвозвратных потерь», выброшенная из России, мыкавшаяся по разным странам и вот недавно добравшаяся до Харбина: перекати-поле, уставшая скиталица. Ну а он — не первой молодости агент процветающей экспортно-импортной фирмы «Лотос», представитель этой фирмы в Харбине. Для любого и каждого вполне естественно, что вот так, на глазах у всех, встретились двое, выбрали друг друга, надолго или не надолго — кому знать?..

«Пришпилилась! — Ольга, смеясь, словно бы повертела, как брошку, неожиданное слово. — Мои дамы так и сказали: «Пришпилилась!..»

Может быть, все остро еще и потому, что они — как в дремучем лесу, где можно ждать опасности в любой момент и со всех сторон, и поэтому все чувства напряжены до предела. Действительно, каким же дремучим был окружавший их лес… Хотя Харбин, подобно Шанхаю, поначалу предстал совсем не таким, как ожидал Антон после всего, что услышал о вотчине Чжан Сюэляна и «логове белогвардейщины». Сам по себе он был живописен и своеобразен. На просторном пологом холме располагался Новый город — с массивными зданиями административных учреждений, консульств и торгпредств, клубов и обществ, с добротными особняками чиновников, садами, где по вечерам ухали духовые оркестры. Эта центральная часть Харбина походила на губернский или уездный город дореволюционной России: на вершине холма, посреди большой площади, — деревянный, в стиле новгородских шатровых церквей, храм-собор; улицы Офицерская, Казачья, Полицейская, Коммерческая, Торговая; универсальный магазин Чурина; коляски под тентами, зонтики с оборками, офицеры в мундирах, деловые люди в визитках… Рядом с Новым городом, за железнодорожной линией, в низине вдоль берега реки Сунгари простирался другой Харбин — Харбин-Пристань, тоже еще не китайский, но уже и не русский, хотя то тут, то там торчали над домами шпили и луковки православных церквей. Пристань была торгово-увеселительным районом, где в непрерывной карусели мелькали вывески фирм, банков, ссудных контор, ломбардов, торговых заведений, ресторанов и отелей. Два десятка крупных японских фирм занимались здесь импортными операциями; американцы ввозили сюда консервы и обувь, автомобили и электроприборы; подобные же товары, но только более высокого качества и более дорогие поставляли англичане; парфюмерные, галантерейные и винные магазины открыли французы. В кабаре «Черная кошка» собиралась местная богема. В кабаре «Помпеи» официантки обслуживали посетителей одетыми в прозрачные туники… К Харбину-Пристани вплотную примыкала «Нахаловка», скопище саманных и дощатых клоповников-времянок вдоль сточных канав, скученное сосредоточение беженской бедноты, выплескивавшее, как из трубы нечистот, на улицы других районов в поисках наживы проституток, грабителей, ресторанных вышибал и сутенеров. И лишь третий район Харбина — Фудзядан был китайским, и на его кривых улочках редко можно было увидеть европейца. Здесь тоже сплошь лепились магазинчики, лавки, мастерские, чадило жареной рыбой, с рассвета дотемна колыхалась толпа, все грохотало, тренькало, кричало. И продирались сквозь людские скопления не коляски и автомобили, а голоногие рикши; кули переносили на головах и бамбуковых шестах удручающие по тяжести и объему тюки. В грязных фанзах были опиекурильни, а морфий кололи из открытых на улицу окошечек — не глядя, только сунь в окошечко руку с монетой.

Столь разноликий Харбин мельтешил перед глазами, как бы скрывая под пестрыми масками переменчивый и устрашающий свой лик, и поначалу можно было подумать, что тревоги мира, как отвернувшие штормы, обтекают его стороной: в Новом городе неподалеку от советских Дорпрофсожа и Медсантруда располагался белогвардейский клуб «Мулен Руж», на одной улице с большевистской газетой «Молва» — правомонархический «Свет», белоэмигрантский «Русский голос» и кадетская «Заря»; здесь были и комитет харбинских комсомольцев, и клуб молодых русских фашистов «Черные гусары»…