Обелиск на меридиане

— Тю! Тоже мне моряки! Не моряки, а караси. Морские силы Балтийского моря или Черного — это флот! — Он хлопнул себя пятерней по груди. — Шторм десять баллов, а ты прешь по курсу норд-вест! Волна под форштевнем! А речная твоя флотилия — утюги в пресной водице, курице по задницу. Завертай кран, уже перелил, дырка от баранки. — И на прощание огрел по спине. — Главная команда у вас, салага: «Сели на мель, скидывай штаны, раз-два — толкнули!»

Вокруг загоготали.

На какие-то сутки — Алексей уже и счет потерял — их эшелон прибыл наконец на станцию Хабаровск. Выгрузились, разобрали сундучки, мешки и чемоданы и нестройной колонной, с оркестром впереди, миновав городские окраинные улочки, вышли в холмистую, темнеющую по дальнему краю долину. Солнце было яркое, предвечернее. Ни облачка. У них в Ладышах такие дни — считанные в году. Если и не дождит, то все равно небо в тяжелых тучах. А уж когда белые облака на просвет — ведро, о лучшем и не мечтай. Тут ни пятнышка не было на краснеющем небе.

Вышагивали по проселку верст десять. С сундучками-чемоданами взмокли. Еще на подходе увидели с холма реку будто в рыбьей чешуе. А вскоре и вся она открылась, с бескрайними далями за нею.

В прореженном леске стояли двух-трехэтажные строения из красного кирпича. Вниз по склону к реке сбегали хибары. На воде приткнулись к берегу разномастные лодки и в стороне — несколько серых кораблей, действительно похожих на утюги.

Колонна втянулась под арку, на просторный двор у трехэтажного здания. Ухнула в последний раз труба, оркестр замолк.

— Приставить ногу! На пра-у! Равняйсь!

Они табунились, не зная, как и что делать. Наконец выстроились в длинную неровную шеренгу.

— Смир-на!

Навстречу вышел мужчина в черной шинели, черной фуражке, с пояса едва не до колена свисала на длинных ремнях кобура.

— Здравствуйте, товарищи будущие краснофлотцы!

Шеренга ответила разноголосо и не очень бодро.

— Вы прибыли в место дислокации Дальневосточной военной речной флотилии. Здесь предстоит вам служить. Здесь предстоит стать настоящими красными моряками. От имени командования флотилии поздравляю с началом службы!..

И вот уже:

— В санпропускник — шагом арш!..

Свою одежду новобранцы начали было развешивать в предбаннике, но командовавший здесь грозный дед с волосатой седой грудью — был он в нательной рубахе и калошах на босу ногу, этакий деревенский дед, — рявкнул:

— Кто хочет отправить хурду домой, завязывай узелок и пиши бирку с обратным адресом. Кто оставляет в талерке, пиши бирку с фамилией, пойдет в вошебойку. У кого тряпье, оставляй так, пойдет на ветошь.

На Алексее все ветхое, на выброс. Но все же жалко вот так, задарма, отдавать на ничейное тряпье. Он химическим карандашом вывел на фанерном квадрате фамилию, аккуратно сложил вещи, крепко перевязал бечевкой.

— Ну и ну! — оглядел голое воинство дед. — Худоба жилистая… А теперь кресты с шеи — и в угол! С этого дня забудьте о поповской религии, опиуме для народа!

Алексей оторопел: «Как же? Что я — нехристь?..» Но другие парни начали послушно снимать. Он тоже снял. Однако в угол раздевалки не бросил. Сунул за щеку.

Снова, как в военкомиссариате, — машинкой «под ноль» и:

— Мыло. Мочалка. Проходи!..

После долгой дороги отпаривались всласть, жестко терли друг друга, окатывали кипятком и ледяной водой, хохотали.

— Кончай базар! Выходи!

За дверью сразу началось необычное. В ряд, как тогда в Великотроицком, сидели мужчины в военном, только не в зеленом, а в черном, у каждого отдельный столик, на нем лист, а около столика — скамья и на ней стопой новые вещи.

— Какой рост? — И в быструю оценивающую приглядку. — Получай. Держи мешок. — И в мешок. — Тельняшки — четыре. Кальсон — две пары. Трусы. Форменка. Брюки черные. Бескозырка… Расписывайся.

У следующего стола:

— Открывай мешок. Фланель черная. Бушлат… Расписывайся.

У третьего:

— Шинель. Шапка. Ремень поясной… Расписывайся.

— Какой размер ноги? Как это — не знаешь? А ну меряй! Открывай мешок: ботинки хромовые. Ботинки яловые…

Алексей обомлел: какое богатство, привалило! И задарма! Но у последнего столика все же вспомнил, что ленточками заветными, какие видел на бескозырках моряков, с золотыми буквами и золотыми якорями, — обделили. Спросил.

— Ишь, шустрый! Ленточки получишь после принятия присяги.

Непонятно. Но коль не ему одному, а всем не выдают, значит, так и положено.

В одевалке ощупал каждую вещь. Все добротное. Сукно шинели плотное, ворсистое. Бушлат на вате. Пуговицы с якорями. Горят! На ремне латунная бляха, почему-то с орлом. Яловые ботинки — мягкой казенной выделки, подошва толстая, без сносу, а хромовые — отблескивают синевой, вот бы в таких на посидки!.. Раз свое барахло приказали отослать домой или на тряпки побросать, значит, отдадут это богатство после окончания службы. Не дал ли он маху, оставив одежду в талерке? Может, у тех, кто отдал на хранение, казенное отберут?.. Эта мысль омрачила охватившую его радость.

Под обувь дали особый брезентовый мешочек. А остальные вещи разрешили уложить в свои сундучки-чемоданы.