Оберег

Прошлой осенью тараканов развелось особенно много. Они быстро росли и размножались в условиях питерского климата. Серое небо, серые дома, серые дороги, серые прохожие. Мерзкий промозглый холод в помещениях и на улице. Любовь к Маринке уже не грела, да и была ли это любовь? Отношения у нас стали натянутыми в буквальном смысле: тянулись по инерции. Казалось, душа промерзла насквозь, увязла в серой, унылой  сырости.

Когда я увидел у 13-го корпуса кутающегося в шарф чернокожего студента, сразу проникся к нему сочувствием. Каково ему после палящего круглый год солнца оказаться в наших краях?

Мы с Палычем шли на кафедру патофизиологии. На моего сожителя погода особо не влияла. Он всегда находился в ровном слегка флегматичном состоянии, но при необходимости своевременно активизировался и ускорялся. Его высокая адаптивность меня даже раздражала, и злило, что он тащит меня на отработку лабораторной, вместо того, чтобы составить компанию в каком-нибудь уютном кабачке с живой музыкой, веселящимися посетителями и изголодавшимися по теплу девицами.

Палыч шел чуть впереди, но я знал, что на его лице застыло самодовольное выражение человека, осознающего правильность своих поступков. Я тащился с хмурой физиономией. Когда мы поравнялись с трясущимся от холода негром, он сделал неуверенный шаг в нашу сторону.

 - Э-э, извините, — пробормотал он, обнажая в широкой наивной улыбке белые ровные зубы, — как мне идти анатомичка?

— Пойдем с нами, покажем. Нам по дороге, — радушно предложил Палыч.

Пока мы шли, Палыч расспрашивал иностранного студента о его  житье-бытье. Выяснилось, что он первокурсник, недавно приехал из Африки, язык знает плохо и постоянно мерзнет.

— Мы и сами тут мерзнем, — пробурчал я, поднимая воротник модной, но негреющей кожанки.

— Самый трудное — философия,  — продолжал, широко улыбаясь, африканский коллега,  — много трудный слова, не успеть писать.

Он казался каким-то по-детски наивным, может, из-за того, что  так смешно коверкал слова и все время улыбался. Хотя, на самом деле, это было не так, и  он знал о некоторых сторонах жизни гораздо больше, чем мы.

— What’s the problem, my friend?! — неожиданно оживился Палыч,  — I can help you. У меня есть все лекции за первый курс. Целая тетрадь. Храню в целости и сохранности.

— Очень харосё! — обрадовался негр, с признательностью глядя своими большими маслянисто-черными глазами на Палыча.

— Пять штук за все, — объявил мой предприимчивый сожитель, не дрогнув не единым мускулом.

— Что такое штук? — не понял негр.

— Тысяч, — пояснил я, почему-то чувствуя неловкость, словно помогал надуть ребенка.

Чернокожий хлюпнул носом, подсчитывая что-то в уме, наверное переводил доллары в рубли.

— Харосё! По рукам! — наконец, сказал он и снова заулыбался во весь рот.

Вот так мы познакомились с Чимолой.

Он не только купил у Палыча лекции, но и регулярно подпитывал его бюджет, беря уроки русского и другие консультации. Они занимались в  общаге для иностранцев или столовой, но однажды, вернувшись вечером,  я застал Чимолу у нас в квартире. В комнате был накрыт стол, пахло колбасой и спиртным.

Я не слишком общительный и не люблю посторонних дома. Последнее время даже Палыч меня раздражал. Поэтому я не особо обрадовался гостю.

— Привет, Леха! — закричал Палыч. — А мы тут зачет отмечаем. Чимола сдал!

Палыч был уже подвыпившим и чрезмерно оживленным. Чимола улыбался во весь рот.

— Ты прикинь, Леха, он никогда не пробовал водку! — кричал Палыч. — Давай, друг, — русская традиция! Ты прикинь, мы с тобой уже полгода знакомы! Мы — кореша! Традиция!

Палыч пихал рюмку в лицо Чимоле, тот улыбался, но отмахивался.

У меня болела голова после очередной ссоры с Маринкой, хотелось тишины и одиночества. Я закрылся на кухне и тупо уставился в телек, переключая с одного канала на другой.

Из комнаты периодически доносились взрывы хохота  и пьяные крики Палыча. Примерно через час интернациональные друзья ввалились в кухню. По остекленевшим глазам Чимолы я понял, что он не устоял перед «русскими традициями».

— Росияны веселый, — заплетающимся языком проговорил он и плюхнулся рядом со мной на стул.

Палыч бухнулся напротив.

— А что это у тебя? — неожиданно спросил он Чимолу, хватая его за веревочку на шее. Из-под клетчатой рубашки негра появилась какая-то штуковина из темного дерева, на которой была высечена страшная морда.

— Это защищать от плохого, — проговорил негр, торопливо пряча веревочку с мордой обратно под рубашку. — Это Эшу — бог зла. Я ношу — мне хорошо. Эшу защищать. Кто мне делать зло — тому плохо, беда.

Палыч отупело уставился на Чимолу, переваривая его нескладное объяснение. Потом резко поднялся, едва не опрокинув стол:

— На х… эту мифологию!

Палыч повис на дверце холодильника:

— Леха, ща сварганю суп!

Все валилось у него из рук, да и он сам еле стоял на ногах. Но мастерство, как говориться, не пропьешь. Через считаные минуты на плите кипятился куриный бульон, перебивая запах алкоголя насыщенным живительным ароматом.