Обещание (ЛП)

Самым понятным было его беспокойство о Гарри. Он всегда волновался за мальчика, хотя последние годы он старался реже об этом думать, не переживать так сильно. Когда он принял тот факт, что сами звёзды против того, чтобы он позаботился об отныне единственном члене своей стаи, он заглушил в себе это чувство. Он убедил себя, что ему хватало просто знать, где ребёнок, знать, что о нём заботятся. Больше он ничего не мог сделать. Конечно, теперь, когда он знал, что заботились о нём лишь на бумажке, он сожалел, что тогда, давным-давно, не поступил, как типичный Сириус. И вот он вновь встретил Гарри, ощутил, как возрастает доверие мальчика к нему, и их связь, которую он всегда чувствовал, только усилилась. Гарри был его стаей. И Лунатик страстно желал защитить своего детёныша.

Такие мысли всегда смущали Ремуса. Он ненавидел всё, что напоминало ему о волке. Ему и так было нелегко раз в месяц превращаться в дикого зверя; он не хотел иметь с ним больше ничего общего. Ремус безрадостно хохотнул, вспомнив реакцию Сириуса на те редкие случаи, когда он озвучивал такие свои чувства. Сириус никогда не понимал, почему он так яростно отделял себя от волка. Для Ремуса он был дьявольским созданием, живущим в его теле; для Сириуса — маленькой проказливой частью Ремуса. Он часто подозревал, что Сириусу волк даже нравился. Очень похоже на Сириуса — думать о свирепом чудище как о невоспитанном питомце. Это выглядело даже мило — примерно как попытки Хагрида вырастить дракона на грядках с тыквами, но Ремуса это в основном пугало, потому что это вело к идиотским, опасным, почти смертельным розыгрышам — таким, как «послать Снейпа в Визжащую хижину в полнолуние».

Глупый, беспечный Сириус. Да, думая о нём, он испытывал ещё большую тревогу. Он был очень рад, что министр, похоже, начинал рассматривать идею с судом всерьёз, он знал, что в министерстве работало много компетентных целителей, и всё равно чувствовал себя ужасно беспомощным посреди этого беспорядка. Сириус смог прорваться через линию ненависти и веры в предательство друга, которой Ремус оградил себя от правды. Он просто не мог продолжать цепляться за образ Сириуса-убийцы после всего, что тот сделал во время их последней встречи. Но Ремус знал, что для Министерства его слова и кната не стоят. Возможно, даже слова Дамблдора не имели значения. Нужны были доказательства, и для этого они должны были поговорить с Сириусом, он должен был его увидеть, посмотреть ему в глаза и… вернуть его. Он остро нуждался в лучшем друге, которого считал утраченным.

Отчаяние, которое Ремус испытывал при этой мысли, почти пугало его. Он не знал, насколько далеко будет готов зайти. Который раз он подумал о Питере, и вина встрепенулась глубоко внутри. «Мне кажется, Питер действительно был предателем». Он вспомнил собственные слова и вздрогнул. Они действительно походили на правду. Если утопающий тянет тебя за собой, его следует отпустить. Это могло быть так, но всё равно казалось предательством. Внутренности Ремуса скрутило узлом. Как он мог просто взять и снова повесить ярлык предателя на друга? Да, Сириус сказал, что предатель — Питер, но Сириус был не самым логичным человеком. Этому могло быть другое объяснение. Даже сотня других объяснений, о которых он сейчас не мог думать. Возможная невиновность Сириуса не значила вину Питера. Он только знал, что теперь маленький Питер был мёртв, и предполагать о нём худшее сейчас, когда он не мог защититься, было подло. В школьные годы Питер был хорошим другом. Странноватый, неуклюжий, иногда даже глупенький, он горой стоял за него вместе с остальными, преодолев все трудности, он даже научился анимагии, чтобы ему помочь. Как он мог плохо думать о таком друге? Он наступал на те же грабли. Шаблонно мыслил. Предавал друзей.

Эти мысли прокручивались в мозгу Ремуса без остановки. Волнение, тоска и вина душили его, не давали покоя…

Его размышления прервала огромная сова, которая кучей упала возле его чашки с чаем, сбила её и разлила напиток по всему полу, по одежде Ремуса и по письму, привязанному к её левой лапе. Как только он оправился от удивления, он потянулся за вымокшим письмом. Птица дёрнулась — к счастью, она была жива, но измотана долгим перелётом. Ремус распечатал письмо и вгляделся в уже расплывающиеся на мокром пергаменте слова.

Дорогой мистер Люпин,

просим прощения за беспокойство, но мы просто в отчаянии и не можем придумать ничего другого. У Гарри сегодня утром случилось то, что я иначе как припадком не могу назвать. С тех пор он бьётся в истерике, довольно внятно требует вашего присутствия и отказывается успокаивается, не поговорив с вами. Я знаю, что технически вам запрещено с ним встречаться, но раньше Гарри всегда вёл себя тихо и робко, поэтому мы очень за него волнуемся.

Если вы считаете, что сможете чем-то ему помочь, мы будем рады видеть вас в Норе как можно скорее.

Искренне ваш,

Артур Уизли.