Обет (ЛП)

расцвел, превратившись в женщину. Щелкнув застежкой, я сняла его, провела пальцами по цветку, и, прежде чем успела передумать, протянула

браслет Томасу.

– Это будет напоминать вам обо мне.

Он покачал головой.

– Чтобы помнить о вас, миледи, мне помощь не потребуется. – Низкие

нотки его голоса взорвали мой пульс, и я в смущении опустила лицо. – Все

мои мысли будут заполнены вами.

– Значит, вы будете скучать по мне? – Я пыталась придать голосу

легкость, игривость, чтобы скрыть тоску.

Его голос стал хриплым.

– Я буду скучать по вам каждую минуту каждого дня.

Еще быстрее мое сердце уже не смогло биться.

– Тогда вы должны взять это. – Я вложила браслет ему в руку. – И

когда вы не сможете найти повода, чтобы навестить меня, у вас всегда будет

причина, чтобы вернуть этот браслет мне на запястье.

Он взял его, лаская длинными пальцами. А потом поднес к губам и

прижался поцелуем к миниатюрной розе. Все это время его глаза полные

обещаний, не отрываясь, смотрели в мои. И хотя он не осмелился поцеловать

меня на прощание, у меня было четкое ощущение, что этот поцелуй – его

способ сказать мне, что однажды он будет претендовать на мои губы. Он

положил браслет в карман куртки у сердца и, откланявшись еще раз, стал

спускаться по каменной лестнице.

Я могла только провожать его взглядом, взволнованно дыша, и

молиться, чтобы время, проведенное порознь, было в последний раз.

Глава 3

Я выглянула из двери гостевого домика. На ухоженном дворе стояли

скипы, которые монастырь использовал для разведения пчел. Но, если не

считать конические плетеные корзины и нескольких летающих пчел, лужайка была пустынна.

– Вы не можете уйти, миледи.

Труди схватила меня за руку и попыталась затащить обратно в

аскетичную комнату, которая стала моим домом с прошлой недели.

Я не сдвинулась с места. Вместо этого я открыла дверь еще шире и

глянула на дом аббата. По-прежнему никого. Если я побегу через двор, то, скорее всего, смогу попасть в монастырь незамеченной через боковые

ворота. А там я уж без труда доберусь до лазарета.

– Солнце, луна и звезды, – вздохнула она. – Вы меня убьете.

– Вы останетесь. – Повернулась я к женщине, которая была моей няней

с того самого дня как я родилась.

Пряди седеющих волос выбивались из-под простой вуали, наброшенной на голову. На пухлых щеках проступили красные пятна. Они

спускались вниз по шее и выглядывали из-под льняной ленты горжетки –

явный признак отчаяния. Чувство вины заставило меня остановиться. Мне не

захотелось огорчать ее, но, как и мои родители, она слишком сильно опекала

меня. Я сдавила ладонью ее влажные пальцы.

– Я настаиваю, чтобы вы остались. Я не хочу подвергать вас риску.

Труди закатила глаза.

– Обо мне не беспокойтесь.

Я оглянулась на лазарет за монастырскими стенами. Его шиферная

крыша манила меня, и всю неделю я с трудом сопротивлялась этому. Было

слишком много больных, и монахи не успевали помочь всем. Больные и

умирающие лежали в коридорах монастыря. Хотя, как женщина, я не должна

была входить в монастырь, сейчас, во время острой необходимости никто бы

меня не смог выгнать.

– Твои дорогие мать и отец отрубят мне голову, если обнаружат, что я

позволила вам находиться рядом с больными.

Я прекрасно знала, впрочем как и Труди, что они не сделают этого. Тем

не менее, ее слова сделали именно то, чего она добивалась, разбудили во мне

чувство вины. Я не хотела, чтобы Труди испытывала угрызения совести, если

со мной что-то случится. Мои родители не стали бы ее винить, но Труди

никогда не простила бы себе.

Я с грустью вздохнула:

– Я не понимаю, почему мама с папой могут общаться с больными и

оказывать им помощь, а я нет. Они заперли меня здесь, где мне абсолютно

нечего делать.

Кроме как думать о лорде Колдуэлле. За прошедшую неделю я заново

пережила каждый момент, проведенный вместе, особенно ту последнюю

охоту, когда он попросил меня называть его по имени и сказал, что ему

невыносима мысль о том, что он не сможет видеть меня ежедневно.

Воспоминания о моем трепете при взгляде его бархатно-карих глаз

отзывались во мне каким-то странным волнением. У нас было мало времени

попрощаться, но перебирая в памяти детали тех последних минут на балконе, я горела изнутри. Я продолжала удивляться тому, что он почти признался в

своем желании ухаживать за мной, завоевать мое сердце, в желании, чтобы я

любила только его. И я не могла отрицать, что была полностью очарована

этим. Не имело значения, что он был первым мужчиной, обратившим на меня

внимание, и первым, с кем я так близко общалась. Хотя я была юна и

неопытна, я видела, что это был благородный и возвышенный юноша. Но

таких коротких воспоминаний, проведенном с ним, было недостаточно. И

теперь, в уединении монастырского пансиона, где не было ни собаки, ни