«Обезглавить». Адольф Гитлер

Ошеломленно застыли в зале суда немцы. Послание королевы Елизаветы о помиловании подсудимой, неожиданный вопрос судьи, суливший ей освобождение, так настроили на покаянный ответ Марины, что ее заявление «Буду убивать фашистов!» сначала как бы застряло в их односторонне сориентированном сознании, а затем с некоторым замедлением начало пробивало путь к полному пониманию происходящего. И по мере того, как этот ответ осмысливался, как обнаруживался в нем дерзостный вызов, шум в зале нарастал, набирая силу, превращаясь из отдаленного ропота до ураганного шквала. «Смерть! Казнь! Расстрел!» — скандировали фашисты. Многие вскочили со своих мест и, надрывая глотки, требовали Марининой смерти. Фашизм неистовствовал. Фашизм негодовал. Он жаждал крови. Однако Марину уже не смущал звериный рев, захлестнувший зал. С поразительной смелостью она выплеснула фашистам в лицо чистую правду, настоянную на ненависти к ним и на любви к Родине, и теперь ощущала себя успокоенной, расслабленной, будто с плеч свалилась неимоверную тяжесть, нести которую уже не было сил.

В реве голосов тонул звон колокольчика судьи, который пытался навести какой-то порядок, унять разъяренных представителей частей и гарнизонов. Спокойствие Марины бесило это скопище фашистов и, казалось, дай им волю, они тут же растерзают ее.

Когда же, наконец, ярость оравших поуменьшилась и судье удалось призвать бушевавший зал к порядку, слово получил прокурор. Он поднялся за своим столом, взвел тяжелый взгляд на Марину и какое-то время глядел на нее молча. В его мозгу застряла ее последняя фраза «Я буду убивать фашистов», которая перечеркнула все значение и цели особого полевого суда, показав собравшимся не силу и неотвратимость судебного возмездия за совершенное преступление, а непоколебимость русского духа, готовность подсудимой принести себя в жертву во имя России. Он боялся, что, если даже часть из тех, кто сейчас орал, требуя смерти Марины вернется домой и, поостыв, хоть на минуту позволит себе с иных позиций посмотреть на процесс, то поймет, что, несмотря на смертный приговор, который вынесут подсудимой, в конечном итоге победа, будет за нею, а не за устроителями суда. И что подумают они о русских людях? Какой вывод сделают? Какой моральный урок вынесут? О непобедимости русских? О непреклонности и несгибаемости их характера? Так разве для этого устраивался этот процесс?

— Уважаемый высокий суд, — заявил он высокопарно, — Мне выпала большая честь выступать здесь в качестве государственного обвинителя от имени великой Германии и нашего фюрера Адольфа Гитлера. Я позволю себе напомнить суду и присутствующим в зале господам, что расследованию преступления подсудимой руководители рейха уделяли самое пристальное внимание. Несмотря на свою занятость, им интересовался фюрер, я совершенно убежден, что он следит и за настоящим процессом. — В зале раздался шум одобрения. — Таким образом, суд на Шафровой-Марутаевой Мариной приобретает особое звучание и он войдет в историю борьбы рейха за установление нового порядка в Европе, борьбы с большевизмом на Востоке, в России.

Прокурор остановился, выпил глоток воды, поглядел в зал, проверяя, какое впечатление производит его речь на присутствующих. Убедившись, что является центром внимания, ощутив на себе сотни одобряющих взглядов, продолжил с большей уверенностью. Не суду, а в притихший зал бросал он теперь как спрессованные слитки, зажигательные слова, возбуждая ненависть к Марине.

— Я позволю себе обратить ваше внимание, господа, на то весьма важное обстоятельство, — развивал он свою мысль приподнято, — что подсудимая по национальности русская. Да, да, русская — потряс он кулаком в воздухе над головой, — Она принадлежит к той низшей расе, которая всегда была противником Германии, угрожала нашим жизненным интересам.

Гул одобрения прокатился по залу, подстегнув прокурора.

— Я не буду глубоко вникать в историю отношений великой Германии с прежней Россией и страной, ныне именуемой Советским Союзом, — говорил он, — Я обращу внимание лишь на то бесспорное обстоятельство, которое у меня не вызывает никакого сомнения — подсудимая совершила преступление, убийство двух офицеров вермахта, по прямому указанию Кремля!

Громкий шум всколыхнул тишину зала и, перекрывая этот шум, повысил голос прокурор:

— То обстоятельство, что убийство майора Крюге произошло когда доблестные войска фюрера под Москвой сдерживали фанатические атаки русских полчищ и вынуждены были отступать, теряя в кровопролитных боях сотни лучших представителей арийской расы, наводит меня на мысль, что между этими двумя явлениями существует прямая связь. Да, да, господа, прямая связь! — бросил он в зал, убежденно.

Выждав, пока судья призывал к тишине присутствующих, продолжил, все больше распаляясь:

— Я не делаю упрека уважаемой службе гестапо, затратившей немало усилий, чтобы раскрыть преступление, но я должен вполне определенно и категорически высказать свое мнение — мнение государственного обвинителя, что суд имеет дело с агентом Кремля.