«Обезглавить». Адольф Гитлер

На магнитофонной ленте четко воспроизводилось каждое слово Ледебура, слышен был каждый звук и шорох в особняке, и Геббельсу показалось, что он даже слышит прерывистое дыхание Марины. За окном мягко прошуршали по асфальту колеса автомашины, где-то в доме негромко хлопнула дверь, а Марина все молчала. Томился в ожидании ее ответа Ледебур, напряженно замер Геббельс, чувствуя себя не свидетелем разговора, а его участником. Но вот послышался тяжелый вздох, и в кабинете раздался мягкий женский голос так явственно, что Геббельсу почудилось, будто Марина сидит с ним рядом и отвечает не Ледебуру, а ему, рейхсминистру Германии.

— Боюсь, что вам трудно будет понять меня.

— Нет, почему же? Я постараюсь, — пообещал Ледебур.

— Всю свою сознательную жизнь я провела за границей, в Бельгии, — говорила Марина неторопливо, из многих слов выбирая самые нужные, которые бы с абсолютной точностью отвечали ее мыслям, выражали то, что хотела сказать Ледебуру, — У русских эмигрантов в таких случаях принято говорить: «Бельгия стала для нас второй Родиной». Не верьте этому. Это неправда. У каждого человека есть только одна Родина — место где он родился. У русских людей привязанность к родному краю носит особый, болезненный характер. Без Родины мы не можем жить полноценно, спокойно, уверенно. Для меня Родиной была и остается Россия. Заменить ее в моем сердце Бельгия не смогла, как не смогла бы это сделать любая страна в мире. Бельгия для меня была доброй мачехой. И только. Когда же моя Родина оказалась в опасности, я бросилась ей на помощь — убила вашего офицера.

Геббельс убрал от лица ладони, опустил их на полированный стул и сидел остолбенело. Такого откровенного, безбоязненного ответа он не ожидал. А Марина продолжала свое откровение:

— Я слушала радиопередачи Москвы. Слушала обращение премьера Сталина к советскому народу. Он призывал советских людей подняться на борьбу с фашистами и я поняла, что моя Родина нуждается в помощи своих детей, где бы они не находились.

Я вам уже говорила и вновь повторю — я помогала Отчизне.

Шуршала на магнитофоне лента. После затянувшегося молчания Ледебур прокашлялся и чуть охрипшим голосом напомнил:

— Но у майора Крюге двое детей. Как же вы, женщина и мать, не подумали об этом?

— Дети? — спросила Марина сдавленным голосом, — Дети? Почему же ваши солдаты и офицеры, которые на моей Родине убивают и казнят русских людей, не думают о том, что у них, у русских, тоже есть дети? — Перевела дух и уже спокойнее, с оттенком осуждения в голосе, сказала: — Ваш суд приговорил меня к смертной казни — расстрелу. Он ведь тоже не подумал о моих детях, хотя видел их в зале суда. Почему, я вас спрашиваю?

Ледебур в ответ промычал что-то невнятное и, заканчивая разговор, предложил решительно:

— Министерство пропаганды в последний раз предлагает вам возможность сохранить жизнь и категорически требует публично осудить совершенное вами преступление. Это ваш последний шанс. Поймите — последний! Решайте сейчас. Через минуту будет поздно. Свою миссию я выполнил и заканчиваю работу с вами. Так решайте же, решайте!

Мысленно Геббельс одобрил напористость и категоричность Ледебура и застыл в ожидании ответа. Минуту, вторую Марина молчала, затем с поразительной четкостью, уверенно ответила:

— По радио я слыхала, что в России наши люди, когда их казнят фашисты, провозглашают: «Да здравствует Родина!» Я тоже скажу это перед смертью. Я — русская.

Лента в магнитофоне зашуршала и окончилась, а в тощей груди Геббельса полыхнула ярость. Разливаясь, она захватывала разум, овладевала всем его тщедушным, но мстительным существом. Побелевшие губы сомкнулись в бледно-синюю полоску, похожую на зарубцевавшуюся рану, и ни разъять их никакой силой. Распято лежавшие на полированном столе ладони сжались в кулаки и угрожающе застыли. Но сквозь эту полыхнувшую ярость со временем стал пробиваться трезвый рассудок, поворачивая его к спокойному осмысливанию ответов Марины на вопросы Ледебура. И чем больше он остывал, чем больше охватывал разумом эти ответы, воспроизводил интонации ее голоса, в которых ему чудилась неодолимая сила убежденности и решимости, тем четче и ярче в его воображении вырисовывался образ убежденной антифашистки с фанатической верой и любовью к России.

Геббельс тяжело вздохнул и, подумав о предстоящем докладе Гитлеру, почувствовал растерянность перед фюрером. Его острый и осторожный ум услужливо рисовал картину радости Гиммлера, подсказывая, сколько нелестного и осуждающего скажет о нем Гитлеру начальник гестапо. Что-то подобие страха сковало его тощее тело и он, выбиваясь из этого состояния, энергично стал искать убедительные оправдания своей неудачи, которые бы не уронили его в глазах Гитлера. В суровой задумчивости он вновь окунул лицо в ладони рук и застыл в оцепенении. Рейхсминистр пропаганды искал оправдания. Но вот он поднял голову, лицо его прояснилось, «Террористка фанатично любит Россию? — мелькнуло в его голове, — Фанатично?»