Обезьяна и Адам. Может ли христианин быть эволюционистом?

Наши познавательные способности слишком ограниченны, чтобы их предельные возможности принимать за границы реальности как таковой. Апостол Павел писал о грядущем Царстве Божьем: «не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его» (1 Кор. 2: 9). Как можно полагаться на органы чувств, унаследованные от животных, когда речь заходит о постижении идеального миропорядка? «Состояние Адама и первозданного мира навсегда вынесено за пределы научного знания барьером Адамова прегрешения, изменившего самую природу Адама и всей твари, да и природу самого знания»[199], – отмечал свящ. Серафим (Роуз).

Теистические эволюционисты, ставящие под сомнение существование первозданной гармонии, фактически продолжают курс на «демифологизацию» христианства, провозглашенный Рудольфом Бультманом. Этот немецкий богослов призвал изгнать из христианства все, что не укладывается в узкие рамки эмпирического познания. Бультман утверждал, что нельзя в век электричества и беспроводной связи верить в чудеса. Здесь мы имеем дело с худшим проявлением сциентизма – так называется некорректное превознесение науки, когда с порога отметается все, что находится вне сферы компетенции научного метода. Было бы странно отрицать отсутствие души на том основании, что ее не видно при вскрытии черепной коробки. Но ровно так же поступила и современная богословская мысль, когда отказалась от представления о рае просто потому, что ученые не смогли найти ничего похожего на рай в доисторическом прошлом.

Человек, как устрица, запечатан в раковине чувственных вещей, которую он получил в наследство от далеких предков. С точки зрения науки образы и представления, с которыми мы имеем дело (включая представления о самой эволюции!), – это побочный продукт эволюции нервной системы. Между человеком и реальностью стоит его животная природа. Об этом говорит эволюционная теория познания – но разве не то же самое утверждает и христианское учение о грехопадении? Согрешивший человек «приложися скотом несмысленным» (Пс. 48: 13) и стал смотреть на мир глазами животных. «Падшего человека посредством плотских органов отделила от единства Божьего множественность временных образов»[200], – как пишет об этом Августин. Жизненный мир «голой обезьяны», отрезанный от полноты сущего, – это и есть та «гиблая бездна», в которой человек, по выражению св. Григория Паламы, оказался после изгнания из рая.

Св. Григорий Палама писал: «ожидать от [внешней науки] каких-либо точных познаний о божественных предметах и вовсе запрещаем, потому что от нее нельзя научиться ничему надежному о Боге»[201]. Светские знания, указывал он, не приближают нас к постижению истины о Боге и спасении. Что Евклид, что Птолемей, что Аристотели и Платоны с их логическими методами? – вопрошал Палама. «Откуда мы научаемся о Боге?.. Разве не от научения Духа?»[202] Этого же мнения придерживался и Жан Кальвин. «Невидимое божественное величие, – писал он, – отражается во вселенной, как в зеркале, однако наши глаза неспособны увидеть его, пока не просветит их таинственное откровение свыше»[203].

Письмена природы, повествующие о Боге и о рае, неразличимы для человеческих глаз. Кальвин сравнивал человечество с подслеповатым стариком: «Если старику со слезящимися подслеповатыми глазами дать написанную ясными крупными буквами книгу, он увидит текст в целом, но лишь с большим трудом сможет различить без очков отдельные слова. Вооружившись же очками, он сумеет с их помощью читать бегло. Так и Святое Писание собирает воедино, в фокус знание о Боге, до того пребывавшее в нашей душе смутным и рассеянным»[204]. Мир, взятый сам по себе, представляется разуму игрой стихийных сил, не имеющей никакого отношения к деятельности Разумной Первопричины. Чтобы увидеть за окружающей реальностью Бога-Творца, есть только один способ – взглянуть на нее сквозь очки Писания.

Конечно, у апостола Павла можно прочесть: «невидимое Его, вечная сила Его и Божество, от создания мира через рассматривание творений видимы» (Рим. 1: 20). Этими вырванными из контекста словами руководствовались многочисленные сторонники естественной теологии, которые считали, что существование благого и мудрого Творца с очевидностью следует из целесообразности и гармоничности мира. Английский философ Уильям Пейли сравнивал мир с хорошо отлаженными часами – даже если мы незнакомы с их создателем, то можем немало узнать о нем, изучая эти часы. Но Пейли и его современные продолжатели упускают из виду, что путь естественного богопознания может довольно далеко увести от библейского Бога. Ум, не просвещенный откровением Божьим, вместо Творца находит в окружающем мире лишь ложных богов, как это произошло с язычниками, которые «славу нетленного Бога изменили в образ, подобный тленному человеку, и птицам, и четвероногим, и пресмыкающимся» (Рим. 1: 23).