Объясняя постмодернизм

Постмодернисты разделились во мнениях относительно того, детерминированы ли эти коренные чувства биологически или социально, при этом отдавая очевидное предпочтение социальной версии. В любом случае, однако, люди не властны над своими чувствами: их идентичность определяется групповой принадлежностью, будь то экономическая, гендерная или расовая идентичность. Так как формирующий экономический, гендерный или расовый опыт и развитие отличаются от группы к группе, разные группы не обладают общим опытным контекстом. Не обладая объективным стандартом, исходя из которого люди могли бы оценивать свои отличающиеся интересы и чувства, и без возможности обращения к разуму разъединение групп и конфликты между ними неизбежны.

Тактика пошлой политкорректности в этом случае закономерна. Отвергнув разум, мы не можем требовать от себя или от других вести себя разумно. Поставив эмоции во главу угла, мы будем вести себя жестоко и ситуативно. Потеряв наше самосознание как личности, мы будем искать свою идентичность в группах. Имея мало общего с другими группами, мы будем воспринимать их как врагов и конкурентов. Не имея возможности обратиться к рациональным и нейтральным стандартам, ожесточенное соперничество покажется нам целесообразным. А позабыв о принципе мирного урегулирования конфликтов, осторожность заставит нас считать, что только самые беспощадные смогут выжить.

Постмодернистские ответы на перспективу жестокого социального мира постмодерна укладываются в три категории в зависимости от того, чьей версии постмодернизма отдается предпочтение – Фуко, Деррида или Рорти. Фуко, как наиболее близкий последователь Ницше в редуцировании знания к проявлению социальной власти, призывает нас вступить в жестокую игру за политическую власть, однако, в отличие от Ницше, он призывает играть на стороне тех, кого традиционно считают бесправными[120]. Деррида, который наиболее точно следует за Хайдеггером, деконструирует язык и отступает в сферу чистого языка как инструмента эстетической игры, изолируя себя от борьбы. Рорти, оставив объективность, надеется, что мы будем искать «интерсубъективного согласия» среди «членов своего племени»[121], и, сохраняя верность своим леволиберальным американским корням, требует, чтобы мы при этом были любезны Аруг с другом[122]. Вкратце постмодернисты предлагают либо вступить в борьбу, либо выйти и изолироваться от нее, либо сгладить ее перегибы.

Таким образом, постмодернизм – это конечный результат Контрпросвещения, инициированного кантианской эпистемологией.

Глава 4. Атмосфера коллективизма

От постмодерновой эпистемологии к политике постмодерна

Есть проблема в том, чтобы объяснять постмодернизм исключительно теорией познания. Эта проблема – постмодернистская политика.

Если бы глубокий скептицизм в отношении разума и следующие из него субъективизм и относительность были важнейшей частью истории постмодернизма, мы могли бы заключить, что постмодернисты представляют в целом случайное распределение взглядов по политическому спектру. Если бы ценности и политика определялись прежде всего субъективными предпочтениям, то люди бы экспериментировали с любыми формами политических программ.

Но в постмодерне ситуация иная. Постмодернисты – это не люди, которые пришли к релятивистскому пониманию эпистемологии и нашли утешение в большом разнообразии политических убеждений. Постмодернисты едины в своем выборе политики крайне левого толка.

Мишель Фуко, Жак Деррида, Жан-Франсуа Лиотар и Ричард Рорти – все они придерживаются левых взглядов. Так же как Жак Лакан, Стенли Фиш, Катарин Маккинон, Андреас Хюссен и Фрэнк Лентриккья. Ни одна из главных фигур постмодернистского движения в глобальном смысле не отходит от левых взглядов.

Так что постмодернизм включает иные смыслы помимо новой эпистемологии.

Постмодернисты приняли близко к сердцу замечание Фредерика Джеймисона о том, что «все в последнем анализе является политическим»[123]. Дух этого замечания подпитывает постмодернистскую уверенность в том, что эпистемология лишь инструмент власти и что все требования объективности и рациональности маскируют репрессивные политические программы. Поэтому именно разум обусловливает то, что постмодернистские призывы к субъективности и иррациональности могут также служить политическим целям.

Другая особенность заключается в том, что левая мысль преобладала в политических дискуссиях интеллектуалов XX века, особенно в академических кругах. Но даже этого наблюдения недостаточно, чтобы объяснить загадку преобладания левой мысли в постмодернистском движении, так как на протяжении большей части истории социальной мысли социализм отстаивали с позиций разума и науки. Марксистский социализм был наиболее распространенной формой крайне левой теории, и марксисты сами определяли себя как последователей «научного социализма»[124].