ТОМА (с шумом захлопывая задачник). Ох, господи! (Бежит на кухню за веником и совком, кое-как проводит веником по полу, набирает полный совок. Слышно, как она с силой хлопнула крышкой мусоропровода. Вернувшись, она голосом, полным негодования, говорит отцу.) Я так Марье Ивановне и скажу, что ты меня все время отвлекаешь от арифметики! Я в таких условиях не могу успешно выполнять домашние задания. Ты меня нервируешь! Разве ты не читал, какая у детей моего возраста хрупкая нервная система?
ГРИГОРИЙ КУЗЬМИЧ, Хоть бы постыдилась! Пионерка, одиннадцатый год!
ТОМА. Четыре месяца только, как минуло десять лет, а ты уже рад попрекнуть ребенка! Пеняй на себя! Теперь я уже не могу готовить арифметику… А какая я пионерка, ты не говори, если не знаешь. Спроси об этом в нашем отряде. Без меня, если хочешь знать, ни один сбор не обходится.
ГРИГОРИЙ КУЗЬМИЧ. А чашки и блюдца кто за тебя уберет?
ТОМА (рыдает). Я тебе не домработница!
ГРИГОРИЙ КУЗЬМИЧ. Учти, на меня твои дешевые слезы не подействуют. Ты уже достаточно взрослый человек, чтобы…
ТОМА (перебивает его с непередаваемым сарказмом). Сейчас ты снова начнешь говорить, что ты в мои годы уже батрачил! Так для чего же мы в таком случае делали революцию?
(Поднимает свой негодующий голос до крика.) Как же после этого жить на свете?!
ГРИГОРИЙ КУЗЬМИЧ. Не ори! Викентия Николаевича стыдно! Ведь у него все слышно.
ТОМА. А мне что? Я маленькая, мне не стыдно! А вот если ты будешь и дальше обращаться со мной по-зверски, я такой крик подниму, что ты прямо сгоришь от стыда! И пускай все во всем подъезде слышат, как здоровый взрослый гражданин измывается над беззащитной девочкой!
ГРИГОРИЙ КУЗЬМИЧ. Ты немедленно уберешь со стола или…
Стук в дверь. Голос Викентия Николаевича: «Григорий Кузьмич, к вам гости!»
ГРИГОРИЙ КУЗЬМИЧ (вполголоса). Вот, будь они прокляты, как некстати! (Выбегая в прихожую с хорошо разыгранными радостными восклицаниями.)
Тома, Григорий Кузьмич и трое гостей.
ПЕРВЫЙ ГОСТЬ. Ничего, что мы так поздно?
ГРИГОРИЙ КУЗЬМИЧ. Господь с вами!.. Очень, очень рад!
ТОМА. Папочка, я поставлю чай, хорошо? А потом уберу со стола. (Убегает на кухню, вся излучая гостеприимство и хозяйственность.)
ВТОРОЙ ГОСТЬ. Гляжу на твою дочку, Григорий Кузьмич, и завидки меня берут.
ТРЕТИЙ ГОСТЬ. Я думаю, тут главное дело – мать. Великое дело, когда у ребенка мать с высшим педагогическим образованием.
ПЕРВЫЙ ГОСТЬ. Ну и отца, на мой взгляд, не следовало бы скидывать со счетов. С широким кругозором, общественник, волевой работник…
ТРЕТИЙ ГОСТЬ (с подкупающей откровенностью). Да уж чего там скрывать, приблизишься иной раз к дверям кабинета Григория Кузьмича, и страшновато делается: заметит упущение, не помилует.
ТОМА (вбегает с раскрасневшимся лицом, хозяйственная, веселая и милая, как пионерка на плакате). Ну вот, пока я здесь уберу, и чай поспеет. А ты, папка, доставай пока из холодильника все, что полагается.
ВТОРОЙ ГОСТЬ. Нехорошо в глаза хвалить, а приходится. Молодец, Томочка! Давно в пионерках?
ТОМА. Второй год!
ГОСТИ (хором). Оно и видно!
Из-за стены доносится грустноватый смех Викентия Николаевича.
ПЕРВЫЙ ГОСТЬ. Это кто там?
ГРИГОРИЙ КУЗЬМИЧ. (вполголоса, стараясь, чтобы его не расслышали за стенкой). Наш сосед. Очень непосредственный человек. Любитель юмористической литературы. Лежит на кровати, читает юмористические рассказы и смеется в голос.
ТРЕТИЙ ГОСТЬ. Неужели не считается с тем, что у вас все слышно?
ТОМА. А вы не обращайте внимания. Мы не обращаем, и вы тоже..
Смех за стеной усиливается.
Чувство юмора
Шли два приятеля. Фома и Ерема.
Шли, не торопились. Времени вагон. Беседовали. То-сё, фигели-мигели.
Возник вопрос: почему в Древней Греции хоккея не было. Никакого – ни с шайбой хоккея, ни с мячом.
Фома пошутил. Наверно, говорит, потому, что не было тогда телевидения. Какой же хоккей без телевизора.
Ерема говорит: – Чего, чего? Не понял.
Фома говорит: – Я же тебе русским языком говорю: потому не было хоккея, ха-ха-хаэ что телевизоров не было. Теперь понял?
Ерема говорит: – И теперь те понял… Чего ржешь? Совсем не смешно.
А Фома ему в ответ, а у самого аж слезы текут от смеха: – Эх-хе-хе, брат Ерема! Нет у тебя чувства юмора…
Ерема даже побелел: – Это у кого, это у меня, что ли, нет чувства юмора? Да у меня, если хочешь знать, этого чувства завались!.. Что? Не веришь?! Ты у кого угодно спроси. Всякий скажет: у кого у кого, а уж у Еремы чувства юмора на десятерых…
Фома говорит: – Ну, уж и завались! Даже у меня хоть и порядочно этого чувства, но и то не завались… Но, конечно, если судить по моим остроумным каламбурам разных слов, у меня все же чувства юмора довольно-таки достаточно.