Обитатели потешного кладбища

Шум моря – это огромный сказочный лес, он крадет крики детей, они вырываются, взвизгивают, и вновь пропадают – их смыла жадная людоедская волна, чтобы наполнить воздух новыми криками. Пробуждалась, замирала и вновь оживала далекая песня… Гармоника, скрипка… Нет, скрип колес. Это передвижная мороженная лавка. И наконец – само море, ничем не схожее с лесом, плоское, серо-голубое, как литография.

Мари потянулась и томно простонала:

– Хочу мороженого.

Мы целовались, лежа на песке, ели мороженое, снова целовались… она много мне рассказывала о своем детстве: она помнила этот пляж – ее сюда привозил мсье М., когда ей было пять… и добавила таинственно:

– Я тебе соврала, когда сказала, что почти ничего не помню о моем дяде… Я должна буду тебе кое-что рассказать… но не сейчас, договорились?

– Конечно. Когда тебе угодно будет.

Вечером к нам зашел Клеман.

– Не видели Альфреда?

– Нет…

Он был сильно расстроен. Предложил покурить гашиш. Мы не отказались.

Это был очень крепкий гашиш; мне стало нехорошо, я провалился в дурной сон и стал кем-то другим…

Я выброшен бурей на берег острова. Обломки моего прежнего мира, с каждым мгновением отбывающего в забвение, появляются на побережье: облизанные волной, покрытые тиной, пушистой пеной украшенные, застоявшиеся в соли и кораллах воспоминания, переваренные до неузнаваемости слепки личностей. Вижу на канатную веревку похожую мать, в бутылку запечатанный палец отца. Я помню этот палец, он двигал шахматные фигуры, на него отец плевал, чтобы перевернуть страницу. Другие куски всплывают и, не подхваченные взглядом, уходят в туманные воды. Буквы на песке, ракушки на камнях, соленый ветер, зелень окиси крыш и трубы города. Я заглядываю в дома, вижу спящих, они слегка мерцают. Теперь я представляю, где нахожусь, ступаю осторожно, придерживаясь одной рукой за трубу, я чувствую, как в трубе летят капсулы с посланиями, тут все немного сквозит, мелкие трещины пропускают синеватые отблески, так проглядывает бездна, я знаю, всегда знал, что она рядом, иногда видел, как такой же голубоватый свет сочился и сквозь линии на моих ладонях, выступал из-под ногтей. Вижу дрожащие капельки воды, они густеют, наливаясь нектаром, выпускают лепестки, внутри капли можно разглядеть крохотный эмбрион, это жизнь, когда тебя разворачивают и читают, она выходит крыльями из спины, это я – росток – капля – слово. Слышу, как в ушах спящего под мостом плещется река. Переливаясь, сон проворачивается внутри человека, как неторопливое сверло. О, человеческое тело, какое ты хрупкое! Время – как радиация – пронизывает всех и всё; люди и вещи, напитавшись им, словно заболевают одним вирусом, вирусом определенной светимости времени. В Люксембургском саду вместо статуй на пьедесталах стоят: Парнах, Шершнев, Гвоздевич, Моргенштерн… а также те, о ком читал или знал понаслышке… и Поплавский, в очках, конечно, в крепко облегающем пиджаке военного покроя, слегка коротковатом… над городом плывет медленный дирижабль… Слышу гул… тяжелые долгие ноты… гул заводских труб… Вижу мальчика. Он сидит на полу в большой комнате, играет со шкатулкой, в которую встроен зеркальный лабиринт с куколками. Мальчик смеется. Я тоже смеюсь. Слепну от счастья. Ветер подхватывает и несет. Зарево над морем. Кабур. Странная грусть. Этот рассвет не похож ни на один другой. В моей руке записка. Складываю вдвое. Вхожу в соседнюю комнату. Вижу себя спящего и Маришку. Смущаюсь. Чувствую себя вором. Отвожу глаза. Вкладываю записку в карман моей клетчатой рубашки. Оставляю деньги на столе. Спускаюсь по лестнице в вестибюль. В соломенном кресле сидит Жан, в руках книга, чашка кофе на столе.

– Салют, Жан.

– Ты чего так рано?

– Надо съездить по делам в Париж. Вот, – достаю деньги.

– Даже не думай.

– Я настаиваю.

– Я отказываюсь принять.

– Мы заняли четыре комнаты.

– Ну и что? Хоть весь отель!

– В общем, так, это за четыре ночи, я оставлю их здесь, в ящичке, – открываю ящичек его бюро, – заодно ключ от моей комнаты сюда, на полку…

Жан встает с хрустом и ругается.

– Ты не можешь так со мной поступать! Я тебя десять лет ждал, а ты…

– Я тороплюсь.

– Когда тебя ждать?

– Через два дня буду.