Заперлись мужики в кабинете часа на три и безвылазно до вечера просидели. Только и слышно было, как военник басит – он, похоже, тихо разговаривать в принципе не умеет… Правда, как мы с мамой ни прислушивались, все равно ни слова не поняли. Я ее потом еще долго мучила, что за гость такой, но та только отмахивалась: то ли из ФСО генерал, то ли из ФАПСИ, а может, и вовсе из СВР. Ну по мне все одно, набор букв какой-то.
Дома погуглила, что за органы такие, только еще больше запуталась: охрана, разведка, связь… Да и ФАПСИ это давно расформировано. Короче, сам черт ногу сломит.
Так вот, когда мои мужики с генералом прощались, на обоих лица не было, да и сам генерал еще суровее стал, хотя дальше, казалось, некуда. Не человек, а гранитный монолит, самому себе памятник прижизненный. Но даже его, каменного, проняло, точно тебе говорю – неспокойный он был.
Такие дела… Тревожно как-то. Может, с бизнесом что не так идет? Надорвались мои на Объекте поганом, деньги кончились?
И Денис, гад такой, молчит, слова из него не вытащишь. «Все нормально, не дергайся, не приставай», вот и все отмазки. За «отстань» он еще, конечно, ответит, совсем попутал, так со мной разговаривать, но… Ох, Четверочка, не знаю я, что и думать…
Эль была права, каждая последующая запись становилась все тревожнее и тревожнее. Ее обычная веселая беззаботность исчезла без следа, а записи превратились в поток жалоб безответной Четверочке.
– Четверка, привет! Буду в тебя плакаться, хоть на жилетку ты слабо похожа. Вообще не похожа. А похожа ты на черную бездушную коробочку, которая никак не хочет пожалеть свою хозяйку!
Четверочка, мне плохо, мне страшно… Катьке хорошо, она с ровного места реветь умеет, а у меня никак не получается, хоть и очень хочется.
Денис пришел в три часа ночи, у меня нервы сдали, набросилась на него, прооралась от души… А потом смотрю, он весь бледный, белее белого, и губы дрожат мелко-мелко, будто еле сдерживается… не знаю, от чего. И меня совсем не слушает, в чем-то своем… трудно сказать, словно здесь человек, с тобой, и одновременно в другом месте, далеко-далеко отсюда!
Обнял меня, прижал к себе, и по волосам гладит, и шепчет – не мне, самому себе! – «вот и все, вот и все, вот и все».
Четверка, меня саму затрясло, от испуга зубы свело. Денис ничего не объясняет и вообще не говорит ничего, лег на кровать и как сознание потерял. Я его как только не тормошила… А потом стонать начал, во сне, да жалобно так, только что в голос не воет!