Облачный бык

Князь проследил, как сын садится на коня, сам занял седло и направился по боковой дорожке прочь от главной усадьбы. Пока – шагом. Было слышно, как удаляются вздохи Луи: секретарь паниковал, конечно же. Вот громко простучали шаги, Курт смачно прищелкнул языком. В ответ завозмущалась Розали – плаксиво, многословно. «Голос у неё и теперь бархатный», – мельком отметил Микаэле и перевел коня в рысь, чтобы не слышать, как жалко себя ведет женщина, в которую он без памяти влюбился однажды. Да, сразу знал, что будет использован и предан. Что она глупа и жадна. Видел ясно: ее связи с миром денег – канат глупой жадности с якорем тягчайшей самовлюблённости… Но все же ни о чем не жалел. Три года Розали учиняла беспорядок в делах, строила козни за спиной, блистала на балах и бессовестно, неразборчиво флиртовала. Что ж, это была семейная жизнь. Ночной отдых князя увеличился до шести часов, а разбор счетов и сплетен помогал не думать о покинувшем дом брате.

После продажи бумаг из мужнего сейфа Розали ушла легко, ведь она получила все, чего хотела – титул, состояние и известность. Микаэле отпустил ее так же легко. Из-за сына… Расти вне дворца Ин Тарри – значит, иметь хотя бы призрачную надежду на настоящее детство. А то, что случилось позже… Розали до сих пор не знает о трагедии. Никто не знает, кроме Николо. Если мальчик помнит. А он наверняка помнит, все дети крови Ин Тарри обладают памятью, безжалостной в своей полноте.

– Так и будешь звать на вы, полным именем? – тихо спросил сын, и его голос дрогнул. – То есть я тебе… не близок, а просто полезен?

– Важен. Близок. Ты мне родной, ты – моя боль… Но выбирать не мне. Вряд ли легко принять отца, который втянул тебя в мир золота, не дав выбора. И которого не было рядом… всегда.

– Я писал тебе, ты почти не отвечал, но сразу присылал учителей и книги, решал осложнения. Было ясно, ты всё внимательно прочел и наблюдаешь со стороны. Тем более нетрудно понять, зачем я оставлен с ней. Но знаешь… зря, она вечно влипает в истории. А еще переезды, балы и её… друзья. Учителя сбегают: мама косо смотрит на старых и заинтересованно на молодых. Она вынудила меня играть на бирже, её финансы в окончательном упадке. В общем, я настоящий Ин Тарри и хочу получить свое. Время с мамой в прошлом. Она не дала тепла душе и сейчас не помогает развить дар.

– Я надеялся, ты будешь младше и проще, – огорчился Микаэле. – У тебя нет друзей. И ты не улыбаешься.

– Дай мне дело, дай право принимать решения и настраивать связи. Интересны ли мне деньги? Возможно, через год я все брошу, ответив на этот вопрос.

– В любой иной семье несложно начать и бросить, но мы – Ин Тарри. О, ты прав, голос крови в тебе отчетлив, и так было всегда. С первого взгляда я понял и уже не мог отвернуться. Я лгу всем, что не знаю природы нашего дара, не ощущаю его. Но врать себе и тебе – бесполезно. Дело для нас – хомут. Кто впрягся, тот уже не волен бросить.

– Знаю, потому что я – Ин Тарри, – сын серьёзно кивнул. – Не могу решить, проклятие это, долг или дар. У мамы часто бывали Найзеры. Они страшные и жалкие, им деньги – камень на шее. Я видел на балу одного из стариков Дюбо. Он хищный и ловкий, и ему деньги – нож за пазухой, яд… любое оружие, самое грязное. Я издали наблюдал Кряжевых. Спящие медведи, печальное зрелище. Замечал иных, больших и малых. Все они слепые, все погрязли в деньгах, как в болоте. Мы зрячие, ты и я. Не могу понять, мы из-за этого еще страшнее? Неприятно быть… получеловеком, что ли? Но отвернуться и стать спящим медведем еще противнее, – мальчик пожал плечами. – Хотел спросить. Если все наши деньги, как в сказке, станут глиняными черепками, что ты сделаешь?

– О, добавь к черепкам титул и дар крови, тогда смогу в любой день варить уху, смотреть на рассветы, спать по десять часов, если пожелаю. – Микаэле привстал на стременах, глядя вперед. – Там обрыв и река. Любой мой ответ будет отчасти ложным. Я – это я. Нельзя безнаказанно отвернуться от призвания. Нельзя быть успешным, не принося жертв. Все истинные Ин Тарри от рождения ужасающе, болезненно лишены слепоты и восторженности. Золото – вода мира людей. Мы приглядываем за водой: поливаем сохнущие поля, строим дамбы для спасения от наводнений, чистим русла рек. Если мы отказываемся исполнять свою работу, получаем наказание. Мы, – Микаэле грустно улыбнулся, – рабы божьи. Так говорил мой отец. Он извинился передо мной, умирая: я был единственный, кто мог принять дар и бремя. Для меня не оставалось надежды на освобождение. Ты – старший сын, у тебя есть выбор. Еще есть. Жить для себя – это свобода.

– Я и сам понял, что вода. Тебе не жаль для меня этой самой воды? Хватит увиливать от ответа. Или все же я и Луис на одном счету, а Паоло и…

– Все мои дети – мои. Никакие счета тут не могут быть уместны. Николо, ты – старший. И, как мне видится, самый одарённый. Наконец, ты просто хороший человек, в тринадцать лет такое вполне отчетливо заметно всем, и тем более мне. Я горжусь тобою.