Облачный бык

Если я думаю верно, то сила моих похитителей велика. Из-за их опытности и силы меня не могут спасти… пока. И я ничего не могу сделать. До сих пор не знаю даже внешности Юлии Златы, хотя живу в ее теле. Она – молодая и стройная, пожалуй, чуть ниже меня; у неё золотисто-каштановые волосы, довольно длинные; руки ухоженные, без старых мозолей. Вот и все приметы… В палате нет зеркал, мне дают крем-супы, чай наливают в закрытые поилки. Словом, делают все, чтобы я не увидела отражение лица, которое… ношу. Зовут меня «Юлия», без отчества и фамилии. Друг к другу обращаются «доктор», «вы», «ты» или окликом – «Эй!». Ни разу не упоминали название больницы, сезон года.

Я все время ищу способ сбежать, переслать весточку на волю или хотя бы понять, что происходит. За мной следят. Соглядатаи притворяются сиделками и санитарами. В заговоре и сменные врачи, и кухарка, и горничная. Да, у меня, вернее у Юлии, есть личная обслуга. Из-за этого посторонние не общается с ней… со мной? С нами? Я так и не научилась думать о себе в её теле, как о цельной личности. Юлия – клетка для сознания, я поймана накрепко. Сколько бы ни дергалась, узлы обстоятельств не получается ослабить и тем более распутать. Но я не отчаиваюсь. Яркут умный и деятельный. Мне надо верить в него. Надо! Иначе сойду с ума. Это не фигура речи, а жутковатая правда.

Дверь скрипнула, подалась, и в палату неловко протиснулся грузный мужчина.

Незнакомый! Редкостное событие.

В прежней жизни я не понимала, как свидетели умудряются запоминать приметы с одного взгляда. Для зрения Юны люди были смутными фигурами с более-менее определенными цветом волос и фасоном одежды, ростом и сложением… Глаза Юлии Златы познакомили меня с миром и людьми заново. До сих пор радуюсь, рассматривая каждую трещинку в стене, каждую морщинку на коже.

Итак, гость. Первым делом сознание отметило густые волосы с благородной проседью. Затем – нелепость «голубиного» поведения: голова то гордо вскидывается, то настороженно клонится, взгляд то обшаривает палату, то прячется, утыкаясь в пол. Незнакомец прикрыл дверь, постоял, прислушиваясь. Я отметила: лет пятидесяти на вид, одет несколько вычурно, по-моему, так наряжаются недавно разбогатевшие. Брюшко заметно вопреки усилиям портных по его маскировке рисунком ткани и покроем.

Лаковые туфли при первом шаге скрипнули, и это напугало холеного незнакомца до дрожи щек. В иное время показалось бы забавно. Но – не теперь. Продолжаю наблюдать, кутаясь в плед и сидя с ногами на кровати. Я привыкла к обману, и тихо жду продолжения. Вот незнакомец подкрался вплотную, сник на стуле. Выдохнул со всхлипом и затих: наверняка ожидает от меня сочувствия и интереса. Но я лишь бесцеремонно глазею: на пальце правой руки массивный перстень-печатка. Юна рассмотрела бы лишь цвет – золотистый, но глазам Юлии отчетливо виден вензель.

Я способна проникнуть в память Юлии, хотя выловить могу лишь то, что поднялось близко к поверхности. Это умственная рыбалка: при виде печатки поплавок внимания дернулся – я подсекла рыбину чуждого воспоминания – потянула на себя, как рыбак тянет леску – осознала, что Юлии знакомы и вензель, и герб под ним… Осталось сосредоточиться и бережно, чтобы не сорвалась, вытащить из омута памяти рыбину, то есть историю герба. Но пока – не до того. Я лишь наблюдаю, коплю сведения впрок. Чем больше соберу, тем подробнее расскажу Яркуту о похитителях, когда он спасёт меня.

Незнакомец молчит до сих пор! И я молчу.

– Юлиана, – наконец, выдавливает гость, продолжая глядеть в пол, словно голова тяжела, и поднять её нет никаких сил.

Впервые за время пребывания в больнице родное имя названо вслух! Прозвучало странно, даже чуждо. Я, оказывается, отвыкла.

– Барышня Юлиана, – гость зашептал, задыхаясь и прикрывая ладонью рот. На лбу по бисеринке стал копиться пот. – Разве я понимал, во что лезу? Дочь спасал. Сказал сгоряча: все сделаю, пусть выздоровеет… и вот. Всё выжег, дотла. Репутацию, состояние, душу. Они – нелюди! Они дикие, кровожадные твари!

Гость сгорбился, продолжая смотреть в пол. Я лихорадочно обдумывала услышанное… и вдруг, ударом, – поверила! Маме стало хуже. До сих пор не знаю её имени, но «мамой» зову и вслух, и мысленно. Уже много дней мама приходит ненадолго. Дышит тяжело, бледная… У неё сильно отекают ноги. Спрошу – уверяет, что плохо спала, что погода влияет. А только отговорки это: на дне её глаз копится нездешняя тень, которая перетекает через взгляд в меня и намерзает коркой страха на оголенном сердце.

– Что вам? – спрашиваю устало. Опять все окажется ловушкой. Особенно больно, что гость использует мамино недомогание. – У меня много вопросов. Но, можно спорить на деньги, у вас нет ни ответов, ни времени.