Облачный бык

Тело отзывается нехотя, словно оно вмерзло в лед и теперь оттаивает. Ноет правое запястье. Сильно болит лодыжка, вроде тоже правая. Лежу… или сижу? Все же сижу, и одетая. Грудь сдавлена, на горле плотное, как петля, ожерелье. Или это бархотка? Не знаю, я таких не носила… Щека горячая. Может, Юлию ударили?

Не ору от страха, дышу мелко и ровно. Чем охотнее отзывается тело, тем труднее оставаться неподвижной. Для тех, кто рядом, я – использованный донор, меня пора «так и так». Запах бензина не оставляет сомнений в худшем. Пока за мной следят, бежать невозможно, хотя сейчас лучшее время, меня даже не связали. Скорее всего, мое самочувствие еще влияет на Юлию. Иных причин щадить меня не нахожу. Эх, если б ушел грузный! Но именно он, жуткий, шагнул ближе. Нагибается…

– Там пацан, вроде с почты, – очень кстати вмешивается новый голос. – Прогнать?

– С почты? Сам гляну, надо осторожно, – щеки коснулось дыхание грузного, но я не заорала… уж не знаю, как.

Тяжелые крупные шаги стали удаляться. Скрипнула дверь. Я горячо и коротко помолилась богу, в которого теперь немножко верю. И открыла глаза! Да, это моя комната. Хотя – незнакомые вещи на вешалке, которой прежде не было. Я полулежу в нелепо огромном кресле, втиснутом в узкий проем у кровати. На окне вместо привычных штор – слащавые с оборками. За них отдельное спасибо Юлии: бархатные, и прикрыты плотно! Грузный злодей снаружи, у клумбы, я слышу его голос, но не вижу его и сама – невидима. Даже так голос парализует. Кусаю ребро ладони, не ощущаю боли. Кусаю сильнее! Вижу след зубов, и снова нет боли. Выдираю тело из кресла – на чистом упрямстве. Сползаю на четвереньки, озираюсь. Вон ведро. В нем точно не вода! Значит, скоро дом станет пеплом, вся моя жизнь развеется по ветру… а обгоревшее тело похоронят в закрытом гробу. Тошно думать о таком.

Я – живая, я буду царапаться, кусаться, но уцелею. Ползу, щупаю половицы. Пальцы сами трогают нужную, ставят боком. Ха, Юлия не нашла мой простейший тайник. Деньги целы, мну их в комок, сую в корсет… Икаю: эта дура напялила на мое тело платье с глубоким вырезом и – точно! – чулки. Дорогущие шелковые, каких я никогда не покупала. А вон валяются у кресла туфельки на высоченном каблуке со стальной набойкой. Ползу, шало озираюсь и улыбаюсь, заметив свои старые башмаки в куче, в углу: там наверняка вещи на выброс. Хватаю их, снова ползу… утыкаюсь макушкой в дверь.

Замираю, но никто не спешит проверить комнату. Выдыхаю. Поднимаю дрожащую руку, кладу на ручку двери. Тяну…

В коридоре темно и затхло. Голос почтового пацана доносится глухо, по нудности бормотания понятно, что разговор затянулся. Везет мне, в коридоре пусто. И вряд ли посторонние знают про сарай. Только я пользовалась им, Юлия туда и не заходила. Встаю, цепляясь за дверной косяк, делаю шаг – и замираю. Меня не отпускает мысль, глупая и гадкая, но навязчивая. Я не хочу думать её, а она зудит, как навозная муха. Не прогнать, никак. Сдаюсь. Возвращаюсь в комнату, ищу спички. Переставляю к двери ведро, собираю тряпки, прилаживаю… Не важно, получится ли, но – попробую. Переполох даст мне время. А соседей точно нет в доме. «Им» – тем, кто под началом у грузного – не нужны ни свидетели пожара, ни лишние жертвы. У многих найдутся родственники, которые станут требовать дознания.

Я встала в рост и задышала без икоты и дрожи, исполняя замысел. Ощутила даже гордость: я умная и смелая! Снова осматриваю комнату, уже отстранённо, как брошенную. Мое слабое зрение после Юлиного отменного – раздражает. Что-то белеет на столе. Подхожу, вглядываюсь… и мерзну, аж спину сводит. Лихорадочно хватаю плетеную сумку с цветочками, смахиваю в нее со стола – все, не разбирая. Отворачиваюсь от прежней жизни, не надеясь что-то сберечь. Прощупываю дверь: Юлия не починила её. Зато как захламила комнату! И запах духов… Аж перебивает бензин. Заклиниваю спички в знакомой щели, головками к косяку. Прикрываю дверь медленно, очень осторожно. Если ее распахнут резко, спички чиркнут и загорятся. Или не загорятся… Не важно.

Крадусь по коридору. Прижимаю старые башмаки к груди. Пахнут преотвратно, это даже отвлекает от страха: Юлия вообще не умеет ухаживать за обувью? Двигаюсь увереннее. Вот и общая для всех жильцов кладовка. Дверь не скрипнула, удачно. Миную на ощупь сундуки, метлы. Спотыкаюсь об валенки, паникую, пытаясь обшарить ворох драных ватников. Наконец, ощущаю под пальцами дощатую дверь. Нажимаю… и она поддается! Главный страх позади: дверь не забита, не завалена хламом наглухо.

За дверью – крохотный сарай, в нем всё родное. Тяпки, мешки с перегноем, горшки с высохшей рассадой. Ставлю башмаки, сую в них ноги. В скользких чулках как-то… просторно. Тяну с вешалки старый плащ – я использовала его, работая на клумбах. Хоть так, а прикрою яркое платье Юлии.

Сарай втиснут между нашим домом и соседним, дверь смотрит в чужой двор. Сейчас это удобно. А прежде я огорчалась, таская в обход тяжелые мешки, горшки…