Облака из кетчупа

– А теперь я попрошу сказать несколько слов подругу Макса, – объявила Сандра.

Зрители обменялись сочувственными взглядами. Все глаза были прикованы ко мне. Кроме тех, что были мне дороги.

Арон изучал свою салфетку.

Я не двинулась с места.

Фиона подтолкнула меня локтем.

Я не шелохнулась.

– Твой черед, – прошептала Сандра.

Со скрипом отодвинулся стул. Эхом разлетелся по залу стук каблуков. Медленно-медленно я вытащила из кармана стихотворение. Твое стихотворение, Стью. То, что ты написал в последнюю неделю своей жизни.

Освобождение.

У меня свело живот, а где-то в Техасе – я не сомневалась – ты чувствовал то же самое. Я подошла к микрофону, развернула слова. Твои слова. Живот скрутило еще сильнее. Связь, что соединяла нас, Стью, была тугой, болезненной, но прочной, как канат, за нее можно было ухватиться.

Готовый ко всему.

Все принимающий.

Отважный.

Я начала читать на удивление спокойно. Слова были ясными. Я осмелела, голос окреп. Читала стихотворение не для Макса, не для Сандры, не для кого другого в том зале. Даже не для Арона. Я читала его для тебя, и я читала его для себя – и думала о наших историях и наших ошибках, о твоем конце и, быть может, о моем начале.

Поминальная служба удалась на славу, хотя пудинг с изюмом и остыл. Когда я выходила из школы, меня окружила толпа. Все твердили, что я замечательно читала.

– Я чувствовала Макса вот здесь, – заявила какая-то девчонка, прижимая руку к груди.

– А вы заметили, как замигал свет, когда она дочитала стихотворение? Это был он!

– А я слышала, как на первой строфе батарея жалобно так загудела. Это точно тоже был он.

Мама подала мне пальто и вывела на улицу, подальше от толпы, там хотя бы вздохнуть можно было. Я шла к машине, где ждали папа и сестры, и вдруг кто-то тронул меня за руку. Мне не надо было поворачиваться, чтобы понять, кто это.

– Хочешь удрать отсюда, Птичья девочка?

Я сказала маме, что иду к Лорен. Не знаю, поверила она или нет, но она ничего не спросила, только торопливо обняла и набросилась на Дот, которая так яростно размахивала американским флагом, что чуть не заехала в глаз какому-то пенсионеру.

Арон завел мотор, и DORIS, по-моему, замурлыкала, радуясь, что мы снова вместе. Мы не разговаривали, просто ехали и ехали, не выбирая дороги, лишь бы подальше от города, и только когда наткнулись на отличное местечко в рощице, остановились и взглянули друг на друга. Мы без слов понимали – ничего не будет, Арон просто расстелил куртку на траве, и мы уселись рядышком смотреть, как садится солнце. В красном небе носились ласточки, вернувшиеся после своих приключений, а мы сидели, прижавшись друг к другу, под алыми, словно из кетчупа, облаками и мечтали, чтобы время остановилось, чтобы мир хоть ненадолго забыл про нас.

Ну, вот почти и все. Арон подвез меня к китайскому ресторанчику, наши слезы блестели на щеках зелеными каплями, а изумрудный дракон безмолвно разевал пасть.

– До свидания, Птичья девочка, – прошептал он, делая ударение на последнем слове.

– До свидания, – согласилась я, изо всех сил надеясь на это.

Я не пошла сразу домой. Я пошла к реке, в первый раз после смерти Макса. Лунные блики играли на воде. Я провела пальцем по буквам, нацарапанным на деревянной доске.

ММ+АД

14 ФЕВ

Взяв в руку камень, я опустилась на колени возле скамьи, а в это время где-то на другом конце света ты лег в последний раз. Часы ударили полночь; я начала соскребать свои инициалы с дерева. Без раздражения. Без злости. Без слез. Совершенно спокойно. Почти с нежностью. Но знаешь, Стью, мне было приятно видеть, как они постепенно исчезают.

Искренне твоя,

АЛИСА ДЖОНС

Бар в Южной Америке

11 февраля

Птичья девочка!

Это попугай виноват в том, что я пишу письмо. Во всяком случае, мне кажется, что он – попугай. Когда не разбираешься в птицах, трудно угадать. Будь ты здесь, ты бы расхохоталась, как ты это умеешь, и сказала бы: «Попугай?! Арон, да это же…»

Ох.

Мои познания в орнитологии настолько бедны, что я даже представить не могу, какую еще птицу с разноцветными крыльями можно держать в клетке для увеселения посетителей. Но только не этого посетителя. О, нет! Этот посетитель не может видеть птиц за решеткой – ему сразу приходит на ум одна девочка, которая обожает звук свободы.

Я сейчас в Боливии, в городишке под названием Рурренабаке. Сижу, выпиваю. Ты, может быть, воображаешь, что я тяну пиво из корявого бочонка, в баре-самостройке под крышей из пальмовых листьев, на золотом пляже, в окружении местных парней. Давай-ка я тебе сразу объясню: сижу я на самом обыкновенном пластиковом стуле, за самым обыкновенным пластиковым столом, в обыкновенном придорожном баре, и рядом два пьяных англичанина соревнуются – кто быстрее сумеет прорыгать алфавит. Любопытное, доложу я тебе, состязание. Мистер Стаббл только-только добрался до буквы «F», а мистер Болд уже достиг головокружительной высоты буквы «N». «N»! Одной отрыжкой! Неудивительно, что они так шумно радуются.