Облака из кетчупа

Теперешнее письмо немного другое, Стью. Прежде всего, я пишу не в сарае, а в своей комнате, за своим столом, и сейчас не глубокая ночь, а ясный день. Ты не прочтешь его, ты уже не можешь – но все равно мне хочется поделиться с тобой. Как знать, может, духи существуют, и ты порхаешь, весь такой прозрачный, где-то рядом и заглядываешь мне через плечо, интересуешься: что было на поминальной службе 1 мая.

Я все-таки решилась что-нибудь прочесть. И в самый последний момент нашла кое-что очень подходящее. День-деньской расхаживала по своей комнате, повторяла слова и гадала, придет ли Арон на службу или он все еще в Южной Америке – сидит на скамейке и думает о маме, о брате, о деревьях, и о дожде, и о скрывающейся из виду руке. Сандра говорила, что он, мол, обещал постараться, но она особо не надеялась. И я тоже.

– Очень уж он далеко, – сказала она пару дней назад. – И очень дорого.

Конечно, в тот день я думала не об одном только Ароне. О тебе тоже, Стью. Сидишь, думала я, в своей камере, ждешь, хочешь, чтобы все закончилось. Готовый ко всему. Все принимающий. Отважный. Я знала, что казнь должна состояться в шесть часов вечера по техасскому времени. Это полночь у нас в Англии. В Йорке, если тебе интересно. И не на Сказочной улице, а на Фулстоун-авеню. Полагаю, больше незачем скрывать это.

Поминальная служба была назначена на шесть часов вечера. Чтобы как-то убить время, мы с Дот взялись сочинять американские законы. Тебе, Стью, будет приятно узнать, что мы отменили смертную казнь и усовершенствовали тюрьмы – на Рождество их полагается украшать, охранникам полагается делиться с заключенными пиццей, в камерах полагается прорубить большие окна, чтобы было видно солнце.

– Как ты, детка? Нормально? – спросил папа, когда я в черном платье спустилась вниз.

– Конечно, не нормально, – отозвалась мама. – Но она справится, и все будет хорошо. – Взгляд ее живых, горячих глаз придал мне силы.

Из шкафа выкатилась Дот в черной шляпе, из-под которой и лица-то видно не было.

– Совсем не обязательно надевать всю черную одежду, какая у тебя есть, – знаками сказал ей папа.

– Но я же не ходила на похороны в прошлом году, – ответила Дот и провела руками в черных перчатках по своей черной юбке. – Я наверстываю.

– Ну хотя бы шарф сними, – попросила мама.

– И глазную повязку, – добавила Соф и стянула повязку с Дот.

В школе вестибюль был забит народом. Вешалки гнулись под тяжестью черных курток. Из-за черных маек все выглядели бледными. Доска объявлений была сплошь увешана фотографиями Макса, а в самом центре висела фотография нас троих на весенней ярмарке. Если приглядеться, можно было заметить: я хоть и стою между братьями, но чуть повернувшись к Арону, а у него побелели костяшки сжатой в кулак руки.

Лорен явилась с ярко-розовой помадой на губах – нежданная искра цвета среди всеобщего мрака. Подскочила ко мне:

– Ты как вообще?

– Не очень.

– Я тоже, – проворчала она. – Пятнадцать фунтов, с ума сойти! А похороны бесплатными были.

Какая-то тетка в длинной черной кофте налетела на нас, как черный ворон. В руке зажат платок, а у самой глаза сухие-пресухие.

– Ты подружка Макса? – спрашивает дрожащим голоском.

Я собралась было кивнуть, но тут встряла Лорен:

– Нет. Макс умер. А ее зовут Алиса. Алиса Джонс.

Это правда, меня так зовут.

Тетка с ошалелым видом похлопала глазами и умчалась занимать место за столом. Их наставили видимо-невидимо, целый актовый зал, а один, побольше, поставили на сцене, рядом с микрофоном. Я его как увидела, так у меня сердце екнуло, и я вспотевшими пальцами принялась нащупывать листок со стихотворением.

С минуту на минуту должно было начаться. С пересохшим ртом, на подкашивающихся ногах я двинулась к залу. И тут увидела его.

Ты знаешь кого, Стью.

Он стоял посередине зала, словно никуда и не уезжал, и я смотрела-смотрела-смотрела на него и не могла оторваться, как умирающий от жажды не может оторваться от ручья. У него отросли волосы, кожу покрыл загар, но улыбка была той же самой. Она вспыхнула на его лице, когда я махнула рукой.

– Он все-таки приехал, – сказала Сандра прямо мне в ухо, я даже вздрогнула. – Как снег на голову объявился сегодня утром.

Не чуя под собой ног от радости – может, даже не касаясь земли, – я прошла вперед и рухнула на стул в конце главного стола. Арон тоже поднялся на сцену и сел на противоположном конце стола, поправил нож и вилку.

Хрипло взвизгнул микрофон. Сандра, сжимая в дрожащей руке листки бумаги, подалась назад. Переждала несколько секунд. Снова приблизилась к микрофону и заговорила. Она говорила, как это хорошо, что мы все сегодня собрались вспомнить Макса. Арон внимательно разглядывал свою ложку. Она говорила, что прошедший год был очень тяжелым для всех нас. Я внимательно разглядывала свою ложку. Она говорила, что Макс ушел, но он не забыт, что он был чудесным сыном, потрясающим братом и нежным другом – в этом месте я взглянула на Арона, а он взглянул на меня, и, знаешь, Стью, печаль, что таилась в глубине моей души, отразилась на его лице.