Область личного счастья

Вскоре ему предложили работу в редакции. Он согласился.

А Петр поехал к себе в тайгу. Но, не найдя Дела по сердцу, тоже решил вернуться в город, на завод.

Тогда и подлил каплю яда старик Обманов, сказав сыну:

— Смотри, мужик, догоняй. Хватайся за него, как утопающий. Не лучше же тебя Павлушка-то, не медом мазанный. У него дружки в городе. У тебя одна зацепка — Павел. Держись за него, как на быстрине, только без ума не хватайся — оба потонете. Без ласки и на коня не сядешь. Да смотри, окаянная твоя душа, не завидуй. Не завидуй Павлушке. Нельзя! Ну, езжай, я тебя на первое время поддержу. Павлушке почтенье передавай. Пусть чувствует: живая душа об нем помнит.

Так появился в редакции Петр Обманов. Солидно посапывая, сидел он в отделе писем, сообразив, что для начала подойдет и эта некрупная должность. В редакцию устроил его Павел, который уже заведовал отделом и считался способным журналистом. Жили они вместе в одной комнате, также принадлежащей Павлу.

Помня наставления отца, Петр старался не завидовать товарищу, да и не было причин для зависти. Тогда не возникало даже и мысли о каком-то превосходстве одного над другим. Петр не мог ни в чем упрекнуть друга. Все у них было общее, как и в детские годы. И если одному удалось больше, значит, отстающему надо помочь. Дружба есть дружба, а Павел как был, так и остался добрым другом. И Петр вначале даже восхищался успехами товарища, считая их как бы и своими успехами.

Конечно, так не могло продолжаться долго. Петр был исполнительный работник. Все, что ему поручали, он делал добротно и обстоятельно, умел доложить об исполнении порученного. Но не было у него того вдохновения, того полета мысли, при котором ремесло становится творчеством и возвышает человека над его делом.

Через три года, когда Павел уже заведовал самым боевым отделом — партийной жизни, Петр не поднялся выше рядового работника отдела писем. Павел был принят в институт журналистики и уехал в Москву.

— На этом можно бы и закончить рассказ о дружбе, — сказал Берзин и крепко положил ладонь на свое колено, как бы поставив точку.

…Ветер шевельнул листья тополей. Легкий жакет Марины, как яркая птица, затрепетал полами и слетел на сиденье. Поднимая его, Берзин сказал:

— Будет гроза.

— Да, — отозвалась Марина, ожидая продолжения рассказа.

Он взял ее под руку и повел по дорожке, усыпанной красным песком. Они вошли под полотняный навес кафе. Им подали мороженое в металлических вазочках.

— Нужно ли говорить о том, что произошло в тридцать седьмом году? — спросил Берзин.

Размешивая ложечкой белую массу мороженого, Марина ответила:

— Это теперь все знают…

— Ну, так вот. Когда это случилось, друг мой Петр поспешил порвать со мной всякие отношения. Он не ответил ни на одно мое письмо.

Марина спросила с надеждой:

— Может быть, он не получал ваших писем?

— Получал. Почта работала исправно. Другие-то переписывались.

— Зачем же вы идете к нему? Выяснить, почему он не писал вам писем?

— Конечно, нет.

— Тогда зачем же? Вы считаете его виновником того, что произошло с вами?

— Этого я еще не знаю, — неохотно ответил Берзин. — Если бы наверное знал, то не пошел бы.

…Над Москвой торжествующе и вольно прогремел гром. Город полной грудью вдыхал живительную прохладу грозы. Первые капли крупного дождя ударились о полосатое полотно навеса. Матерчатые язычки оживленно затрепетали на ветру.

Марина сказала:

— Мне жаль сестру.

— Потому что она ваша сестра?

— Да, наверное.

— А что бы вы сделали на моем месте? — спросил Берзин.

— Я никогда не поступаюсь своими чувствами, — невесело улыбнулась Марина, — и не требую снисхождения. Поступайте, как знаете.

Дождь отшумел. Над Москвой воссияло солнце.

— Нам пора, — напомнил Берзин. Они вышли на улицу, сверкающую всеми красками радуги, улицу чистую, новую, как будто только что появившуюся на свет.

Около магазина игрушек Берзин остановился:

— Наверное, надо купить подарок. Он сказал, что сегодня день рождения дочери. Я не хочу портить праздник.

— Вряд ли это возможно, — безразлично сказала Марина. — Ему не до праздника.

— Я говорю о его дочери, — объяснил Берзин.

ВТОРЖЕНИЕ ПРОШЛОГО

Когда Берзин с Мариной подходили к дому, где жили Гридневы, уже зажглись ранние фонари, хотя окна верхних этажей еще закатно светились.

Шли, не мешая друг другу думать, и Марина отметила эту деликатность своего спутника, как одну из несомненных его добродетелей.

Догорал день, насыщенный страстями. Требовалось время, чтобы отстоялся этот густой раствор, чтобы снова воцарилась ясность мыслей и отношений.

От прошлого не уйдешь — это Марина понимала, — но ее собственное прошлое всегда представлялось ей как кладбище отживших мыслей, чувств и событий. Разве покойники могут влиять на судьбу живых? Они сделали свои дела, добрые или злые, они заставили вскипеть людские страсти и, подчиняясь времени, отошли в вечность. Но все оказалось не так.

Она была убеждена, что забыто все, что связано с Тарасом. Но его голос поднял вдруг такую бурю похороненных чувств, что Марина растерялась и трусливо, как уличенная в преступлении, спряталась от него.