Облава

— Откуда ты знаешь, что это коммунисты? – спросил

Ариф Блачанац.

Тот ответил:

— Их ведет Гавро Бекич: из Тамника, за ним еще до войны гонялись жандармы,

Спросонок Чазим почему-то решил, что коммунисты пойманы и разоружены. Вытаращив глаза, он вскочил,

чтобы на них посмотреть. Его встретило солнце, блеск утра и черные радужные круги перед глазами. Разглядев коекак Арифа, он пошел за ним, потом опередил его, – уж насчет коммунистов он мастак, уж их он встретит и напугает первый! Кругом лес, на открытом месте стоит парень с винтовкой, один-одинешенек.

— Ты кто? – рявкнул Чазим.

— Я Гавро Бекич, а ты Чазим Чорович в немецкой фуражке.

— Бросай винтовку!

— Не рычи!

— Ты что сказал?

— Не рычи, говорю. Бросить винтовку я не могу, в ней моя жизнь!

— Бросишь, – заорал Чазим и поднял свою.

— Опусти руки, – крикнул Момо Магич. – Держу тебя на мушке.

Чазим вздрогнул и опустил оружие: его потрясло, что он не видит партизана. Верно, где-нибудь в кустах, в укрытии, и не один, а много. Кто позволил им засесть в засаду и взять его на мушку?. Его обуял страх, губы затряслись, на глаза навернулись слезы. Что-то внутри, тронутое этими слезами, заплакало от жалости к себе, заскулило от несправедливости. Почему жизнь так отвратительна, почему ни с того ни с сего, ни за что ни про что, ты вдруг оказываешься на мушке коммуниста, которого ты не только никогда плетью не ударил, но и в глаза не видел. Немного отлегло, когда подошел Ариф и принялся путано растолковывать, что, мол, нечего кипятиться, что они-де пришли не драться, а разговаривать. Чазим приободрился и крикнул:

— Зачем вы пришли?

— Мы пришли не к тебе, – сказал Гавро.

— Что вам здесь нужно?

— Мы не с тобой разговариваем.

На душе у Чазима отлегло: он не создан для разговоров под прицелом винтовки, которая, того и гляди, выстрелит.

Другого человека, например, Арифа, первая пуля может и не задеть, но в великана Чазима, у которого грудь в метр ширины, а рост два метра, и слепой не промахнется. При мысли об этом его прошиб пот. Ноги подкашивались: тяжело стоять на виду у всех, когда в тебя нацелена винтовка. Он нагнул голову, потом стал боком, чтобы уменьшить мишень. И постепенно, постепенно отошел, забрался в кусты и прислонился к дереву, чтобы перевести дух. Но тут колени у него подогнулись – уверенности, что Момо в него не целится, у него еще не было, – Чазим плюхнулся прямо в снег и утер потный лоб. «Утомительная штука смелость, – подумал он, – труднее любой работы. И хорошо, иначе все бы верховодили и никто бы не знал, кто первый и у кого власть. Пускай себе Ариф храбрится – потом выясним, как он посмел вступить в переговоры с коммунистами.

Ариф Блачанац тем временем, глядя на Гавро, вспомнил, что до войны встречал его раз или два внизу на базаре. Было это возле кузницы или у скотного рынка – парень обратил на себя его внимание статностью, величавой походкой, красотой и здоровьем. Одежда на нем была новая и к лицу, да и теперь он не так уж плохо одет. В то время

Ариф позавидовал ему, а про себя думал: «Наши парни не могут быть такими красивыми и такими крепкими – ходят на поденщину, носят тряпье, по целым дням работают, едят плохо, да и жандармские дубинки по меньшей мере десять раз в году снятся. .» Вся ненависть и горечь тех дней вдруг ожили вместе с воспоминаниями. «Что ему здесь нужно? – спросил себя Ариф. – Почему я должен ему помогать? Ведь я годами мечтал ему отомстить! Из богатеньких, сразу видать. В коммунисты пошел из упрямства да потому, что гусляров наслушался, всех этих лживых песенок о том, как рубили туркам головы и увозили девушек. Может быть, Чазим и прав, все коммунисты одного сорта? Поверили во вранье гусляров, дурная голова ногам покоя не даст, вот и пошли в леса в гайдуки да разбойники резать итальянцев и немцев, раз нет больше турок...»

Исподлобья посмотрев на Гавро, он грубо спросил:

— Откуда ты знаешь Таира Дусича? Почему его спрашиваешь?

— Он служил в батраках у моих родственников, мы вместе скот пасли.

— И это все?

— Потом я скрывался в его доме от жандармов.

— А ты был когда-нибудь в батраках?

Гавро покачал головой: нет, не был.

— Нет! Я так и знал, – сказал Ариф. – Батрачить могут только наши, а ваши ведь господа.

— Мы как раз и боремся, чтобы не было господ.

— Обошлись бы и без вашей борьбы. Горя хватает и без вас.

— Без нас было еще больше.

— Не выкручивайся, виноваты вы – и еще как виноваты.

— Да, виноваты, – согласился вдруг Гавро, – особенно в том, что делали добро, а получали за это рожон в ребро.

Вот как сейчас. Помнишь тот день, когда спалили Благош?

Сгорело бы у вас все до самого Тутина и Пазара. Винтовок у вас в то время не было, защищаться было нечем, не то что нынче. Да вы и не думали защищаться, бежали куда глаза глядят, а мы встретили грабителей у Дервишева утеса и повернули их обратно. Правильно ты сказал, виноваты, надо было позволить им тогда сделать то, что они хотели, сейчас бы здесь проход был открыт.

Ариф нахмурился:

— Не знаю, как там было и что было.