Облава

Открыли стрельбу и другие, посрезали у них над головами ветки и принялись сзывать на помощь разбредшихся товарищей:

— Сюда, братцы, здесь они, мы их нашли. Давай быстрей, кто хочет нынче оскоромить винтовку, тут они!

— Погоди, Коминтерн поганый, не удирай, все равно некуда.

— Бей их, чтоб ни семени, ни племени не осталось!

— Где они?

— За березы спрятались.

Видо и Байо, сделав по три выстрела, чтобы задержать облавщиков, молча свернули направо, на голую седловину между Седларацем и Повией. Мусульмане с Седлараца и

Повии дали предупреждающий залп – не приближайся, мол, кому жизнь дорога. Укрывшись за мелкий кустарник, они окинули друг друга взглядом – бледные, усталые, затравленные, – и сердце каждого облилось кровью.

Преследователи набрели на следы, которые оставил

Качак с товарищами, видно было, как они их разглядывают и кричат:

— Где они?

— Пошли наверх к братьям туркам.

— Чего же вы их пропустили?

— А коли они такие прыткие? У страха ноги длинные!

— Пускай себе идут! Там их тоже поджидают.

От этих слов, от прозвучавшего в них вероломства

Байо стало зябко и страшно: заодно действуют. Православный бог примирился с аллахом, а Юзбашич – с капабандами, объединил их черный интернационал, от которого теперь не скроешься. Видрич это предвидел, а Качак, он и все остальные полагали, что после рождественской резни объединение невозможно. Значит, возможно! Возможно же, что среди зимы так невпопад выкатило это дурацкое солнце. . Да и тот мусульманин бог знает с какой целью пропустил Васо Качака с товарищами. Может, повел их в какую-нибудь лощину, где засела засада, чтобы ни один не снес головы. А если не перебил первых, то раскаялся и ждет других! Турки народ продувной, испокон веку держали сторону сильного и голосовали за правительство

– им ни в чем нельзя верить...

— Пошли, – сказал Видо. – Сам можешь или давай понесу?

— Погоди, надо сжечь книгу личных дел.

— Можно и наверху сжечь, если понадобится.

— Уже понадобилось, хуже некуда. Не хочу больше дрожать из-за нее.

Руки у него тряслись от усталости, спешки и волнения, поэтому все не клеилось, Байо попытался было поджечь книгу целиком, но она не загоралась. Наконец, успокоившись, он стал вырывать страницу за страницей. Видо ему помог, и они быстро с этим покончили.

Вместо того чтобы направиться в чащу на Повии, Байо увлек Видо в седловину в сторону Седлараца. Ободранные колени жгло, руки мерзли. Наконец они добрались до горы, проскользнули в неглубокий овражек, напоминавший корыто, и заспешили к лесу. Обольстила их надежда, заложила им уши – не услышали они криков заметивших их мусульманских дозорных. Так и налетели на Чазима Чоровича с пятьюдесятью людьми из Торова. Винтовки нацелены, все готово, Чазим поднялся и крикнул:

— Вы куда, коммунисты?

— Хотим пройти, – сказал Видо и обернулся к Байо: –

Буду стрелять, не теряйся.

— С винтовкой ходу нет. Где двое других?

— Позади, сейчас подойдут, – сказал Видо, пытаясь выгадать время. – А что будет с нами, если мы сдадим оружие?

— Видно будет. Как решат итальянские власти. Всех не убивают, кое-кто остается. .

Видо не слышит его, не до того ему, – глазами, ушами, всем своим существом ищет он слабое звено в цепи. Почуяв по какому-то неуловимому признаку, что Байо приготовился, и, услышав его выстрел, Видо выстрелил и сам.

Небо потемнело от выстрелов, и он увидел, что лежит на земле. «Не на земле, а на снегу – в него можно нырнуть, как в воду. Чуть трудней и больно, но все-таки можно –

главное, не оставаться на одном месте. Но где же Байо? Не видно нигде. Прошел, верно, вперед. Я сейчас тоже...»

Он вскочил и побежал с клубком боли в животе, прямо на залегшую в лесу цепь. Кто-то бежал впереди него: Видо сначала показалось, что это Байо. «Нет, на нем белая феска, бежит, видно, за Байо», – подумал Видо, вытащил пистолет и выстрелил ему в спину. Человек споткнулся, качнулся вправо, влево и упал ему под ноги. На бегу пришлось переступить через него, и Видо почему-то показалось, что это заняло много времени и он потерял следы

Байо. «Бог с ними, со следами, – заметил он про себя, –

встретимся после – на той стороне...»

Байо лежал изрешеченный пулями. Лежал на заснеженной поляне, а ему казалось, будто он лежит у стены.

Ничего не болело, только чуть помутилось сознание, словно белый мячик мельтешит перед глазами. «Я ударил в стену, теперь все! Раз стреляют, значит, я проделал брешь. Стена падает! Она не из камня, она мягкая, сырая, точно земля. И все не так трудно, как я полагал, а следовало бы об этом знать. Заваливает. Ничего, пусть, только бы упала...»