Облава

— А перестрелка за Повией что означала? – спросил

Зачанин.

— Не знаю. Может, они разбились на две группы.

— Мусульман, – сказал Слобо, – если вы думаете, что они помеха, мы с Райо Босничем разгоним за десять минут. Хотите? – И пошел.

— Погоди, – остановил его Видрич. – Надо все обмозговать.

Про себя он подумал: «Плохо и то и другое. Если спустишься вниз, попадешь в котел, в клещи между двумя облавами. А если мы даже пробьемся к Лиму, то как его перейти? Половина погибнет при переправе, остальных перебьют на той стороне. На Рачве, пожалуй, было бы лучше, если бы не эти проклятые глетчеры и это чертово солнце, которое светит так, что на полвыстрела видно иголку и не промахнешься, взяв ее на прицел...»

Тут его мысли оборвались, и он погрузился в серую кашицу дремы. Долит его какое-то мертвящее головокружение – и отпустить не хочет, и осилить не может. Он противится, а оно не отпускает. Наконец, словно перебрав все ключи в поисках выхода, он махнул рукой и предался воспоминаниям. Всплывали какие-то лишенные смысла обрывки и клочья воспоминаний, которые словно ветром нанесло: вечерняя зоря в казарме, тополя у реки, болота, лягушки, пробор на голове военного прокурора, туман при лунном свете, бомбовозы «Савойя» над Дубом, муэдзин на городской мечети, толпа народа у монастыря и крест с надписью:

«ДА ВЕДОМО БУДЕТ, КОГДА ПОГИБЛА БРАТИЯ В

СТОЛПАХ СВЯТОГО ГЕОРГИЯ, И СОЖЖЕНЫ ДО-

МА, И БЕЖАЛИ МОНАХИ ОТ ТУРОК, УМЕРЩВЛЕ-

НЫ ХАШСКИЕ ВОЖАКИ РАДОВАН ЗЛОГЛАВАЦ,

СВЯЩЕННИК ВУКАШИН И МИЛОВАН ИЗ ГРАБЕ-

ЖА И ЛАДО ИЗ ЛУГА 1825 ГОДА МАРТА 12. . .»

«Джюл-бег их повесил, – заметил Видрич про себя, –

во славу Стамбула, а нас умертвит Юзбашич во славу Рима, Берлина, Лондона и всей буржуазной культуры Запада.

Хашские вожаки были на целый месяц ближе к весне, чем мы нынче. Черногория была свободной, Сербия наполовину свободной, и гайдуки, бунтовщики густой сетью покрыли землю, – у них было больше шансов на спасение, чем у нас, и все-таки их поймали. Нам, кажется, предстоит разделить их судьбу – Ладо заменит Ладо из Луга, я – Радована Злоглаваца, а Зачанин – Милована из Грабежа, каждому нашлась замена, даже с избытком...» Он вздрогнул, пришел в себя и спросил Шако:

— Как ты думаешь?

— К Лиму мне идти неохота. Я уже дважды в эту зиму переходил его, могу и в третий раз, если скажешь, но я лично против.

— И я тоже, – сказал Раич Боснич. – Рачва ближе.

— Все против Лима, – заметил Вуле, – я тоже.

Зачанин откашлялся:

— Надо тебе, Иван, сбрить бороду. Пора.

— Эй, Слобо, дай-ка мне нож, – сказал Видрич.

Покуда он мочил бороду снегом, головная боль утихла, мысли прояснились. «Вот, – подумал он, – и готово решение. Пришло время стать попом-расстригой и подбить итог. Что ж, все шло по плану, ничего непредвиденного и особенного не произошло. Мы задержали Юзбашича на две-три недели, не дали ему двинуться в Боснию сейчас, как он задумал, расстроили его планы. Большего сделать мы не могли. Если и другие сделали, что смогли, этого достаточно; тот же, кто не сделал и сохранил голову на плечах, сделает это в следующий раз. Мы знали и раньше, что придется расплачиваться и что нам будет горько в тот час, и все-таки отдали свои души и жизни за тот незначительный успех, о котором наши в Боснии даже не подозревают и, может, никогда не узнают. Вот так оно и идет в лотерее войны: иной раз маленький вклад приносит большой выигрыш, а иной раз большой ничего не приносит.

Пришел час расплаты. Подступил вплотную, потому и кажется мне таким большим и страшным. А когда быльем порастет, уменьшится и совсем позабудется. Может, останется в песне, или в устных сказаниях, или в короткой надписи:

«ДА ВЕДОМО БУДЕТ, КОГДА ПОГИБЛА БРАТИЯ

КОММУНИСТОВ В ДОЛИНЕ КАРАТАЛИХ 1943,

ФЕВРАЛЯ 16»,

И останется что-то неосязаемое и безымянное в жизни живых и в ее дальнейшем движения».

Мысль о живых заставила его вздрогнуть и достать из внутреннего кармана пачку исписанных бумаг. Он обрадовался, что вспомнил об этом, пока еще есть время спокойно и без остатка все сжечь. За маленьким дымком, как за дымовой завесой, скроется будущий батальон, его командный состав и ого неведомые пути.

— Просмотрите свои карманы, – сказал он.

— Поскорее. – Слобо ухмыльнулся. – У Ивана украли деньги.

Видрич с укором посмотрел на него и сказал:

— Шутки тут неуместны. Нельзя оставлять письма или вещи, за которые бы нас потом проклинали.

— Не знаю, что с вами сегодня! – сказал Слобо. – Точно всех хороните.

Сжигать пришлось немного, все быстро кончилось.

Когда развеялся дым и был растоптан пепел, им показалось, что они обманули и в какой-то мере победили время.

Оно осталось по-прежнему таким же, оно может попрежнему мчаться, разрушать горы, строить города и превращать их в руины, но они выбились на стрежень, приоткрыли тайны его бытия – и оно теперь им служит, несет и ширит, кормит и не даст ни упокоиться, ни успокоиться.

Заключив таким образом втихомолку перемирие со временем, они сразу перестали спешить. Вуле Маркетич не требует быстрее приходить к какому-то решению, а Иван