Облава

— Одну, но наверняка есть и другие. .

— Женщины или землянки?

— Землянки. Они не могли разместиться в одной.

— Мне нужны не землянки, а коммунисты, живые или мертвые! Сколько человек вы убили или взяли и плен?

— Еще неизвестно, это выяснится позже,

— За это «позже» вы заслуживаете орден сейчас! Получайте!.

Он круто повернул коня, так что Филипп Бекич очутился перед конским задом и тотчас же понял, что это за орден. Однако Гиздич не ограничился этим: он нагнулся в седле и шумно выпустил скопившиеся ветры.

— Понравилось? – спросил он.

— Кабы эта сила тебе усы опалила! – крикнул Бекич.

Он рассчитывал его разозлить и в разгоревшейся перепалке найти честный повод отомстить, Однако получилось не так: облегчившись, Гиздич на какое-то время успокоился, на усы же и прочие предрассудки, связанные с честью, ему было наплевать. К тому же прибыл гонец с письмом.

На странице, вырванной из книги Байо Баничича «История ВКБ(б)», чернильным карандашом было нацарапано:

«ЕСЛИ ВАМ ДО СГОВОРА, ПРИЕЗЖАЙТЕ С ЧЕ-

ТЫРЬМЯ ЛЮДЬМИ НА СЕДЛАРАЦ К ЭЛМАЗУ

ШАМАНУ КОТОРЫЙ САМ СУМЛИТЕЛЕН В КОМ-

МУНИЗМЕ ОНИ ОЧЕНЬ БОЯТСЯ ЧТО ИХ ОБМА-

НЕШЬ А Я НЕ МОГУ УМ-РАЗУМ ИМ В БАШКУ

ВТЕМЯШИТЬ – ПОТОМУ ЧТО OHИ НЕ СЛУШАЮТ

ЧАЗИМ ЧОРОВИЧ СЕРБСКИЙ ЖАНДАРМ И НЕ-

МЕЦКИЙ ОФИЦЕР РЕЙХА НЕМЕЦКОГО ВАМ ЭТО

ПИШЕТ».

Держа в руке этот клочок бумаги, Гиздич раздумывал:

«Если послать Алексу Брадарича, переговоры затянутся до вечера, и мы ничего не добьемся; если послать Филиппа

Бекича, он с ними поссорится, учинит скандал, начнет стрелять, и опять же ничего не добьется. Посылать некого, лучше всего отправиться самому...»

Выбрав четырех провожатых, он поехал на Седларац.

Чазим Чорович в немецкой фуражке, стоя навытяжку, поджидал его и хотел было приветствовать погитлеровски, но, оглядевшись, все-таки не решился перед народом поднять вверх руку. Элмаз Шаман все еще сидел на бараньей шкуре и посмотрел на него косо, как на незваного гостя. Гиздич сошел с лошади, переложил повод в правую руку и ударил плетью по левому сапогу – словно призывал себя без церемонии приступить к делу. Поняв, что Шаман главное препятствие, к нему первому он и обратился:

— Мы где-то встречались, если не ошибаюсь.

— Клянусь аллахом, пропади пропадом та встреча. Такое не забывается.

— Когда это было?

— В тот год, когда ты принес «перескакалку». Ты ее и сейчас принес?

«Перескакалку, – повторил Гиздич про себя и подумал:

– Что бы это могло быть?» Провел рукой по лбу и вспомнил. С тех пор прошло почти двадцать лет, но никогда в жизни он так всласть не смеялся, как тогда. Мусульмане из Верхнего Рабана направили властям нечто вроде петиции: если-де им не сделают того-то и того, они будут вынуждены переселиться в Турцию. . Гиздичу через шпионов стало известно, что всерьез переселяться они не намерены – это была детская угроза, глупая надежда чего-то добиться. Взяв с собою жандармов, он направился в Топловоду, созвал сход и объявил: в просьбе им-де отказано, и потому пусть они все без исключения переселяются в

Турцию, и причем немедля. Поднялся переполох, вой. Его умоляли, целовали сапоги, след, куда он ступал, – только чтоб он их не гнал с земли или хотя бы отложил насильственное выселение до осени. Наконец он смилостивился.

Приказал жандармам воткнуть в землю две сохи и положить между ними на полутораметровой высоте перекладину: кто перескочит через перекладину, у того, значит, в жилах течет сербская кровь и он может не переселяться, а кто не перескочит – пусть сейчас же собирает барахло!.

Тем, кому удалось перескочить перекладину, он велел отойти в сторону, другие падали, тщетно пытаясь доказать свое сербское происхождение, и брали все больший разгон, а он хватался за живот руками, чтобы не лопнуть со смеху.

И сейчас, вспоминая это, он едва удержался, чтобы не рассмеяться. Он сжал челюсти, нахмурился и перешел к делу раньше, чем предполагал:

— Надо, чтобы вы пропустили моих людей, – крикнул он. – Итальянское командование приказало мне выловить коммунистов. Они перешли на вашу территорию – это видно по следам. И не вздумайте чинить мне помехи, но то навлечете на себя беду!

— На нашу территорию перешел один коммунист, –

сказал Элмаз Шаман, не глядя на него, словно бросил бродячему псу кость со стола. – Наши его убили, вон он на

Повии. Если итальянцам охота на него поглядеть, можем его отнести им. Других коммунистов здесь нет, и делать твоим людям здесь нечего.

— А ты уверен, что их нет?

— Если даже и есть, то твоей гвардии сюда пути нет!

— Как это?

— Сам знаешь как.

Они молча поглядели друг на друга, и каждый подивился друг другу.

«Какой же я осел, – бурчал про себя Гиздич, – что не убил эту вонючую старую собаку. Двадцать лет он от меня прятался, а сейчас вот расселся. Сесть не предложил, не пытается даже обманывать, смотрит на меня, будто я его батрак, а он – бег! Клянусь, дорогой мой бег, если я еще раз доберусь до силы и власти, не умереть тебе своей смертью!..»