Облюбование Москвы. Топография, социология и метафизика любовного мифа

Другой патрицианский центр, Английский клуб – по слову Пушкина, «народных заседаний проба», – переезжая, оставался в пределах Неглинного Верха: Страстной бульвар, 15, позже 6, Большая Дмитровка, 11… И наконец остановился в доме Разумовских, едва перевалив водораздельный гребень к Патриаршим (Тверская, 21). Арбат, продолженный до Патриарших, жилой Арбат дворянства, сошелся в клубном доме с общественным Кузнецким Мостом. Дом Разумовских, «дом со львами», сопряг два ареала так, как сопрягает их сама Тверская улица.

Клуб начинался как этнический, действительно английский, но скоро сделался дворянским, даже аристократическим. В легких пушкинских строках насчет народных заседаний схвачено важное, как и в тяжелых тютчевских:

Куда вам в члены Английских палат?
Вы просто члены Английского клоба.

Вот и репетиловский «секретнейший союз», «тайные собранья по четвергам», шумел именно в Клубе, чему немало удивлялся Чацкий. Сатира Грибоедова на декабризм есть одновременно сатира на Английский клуб. Строго мужской, он больше подходил для фронды, аристократической республики, для предпарламента, чем Благородное собрание, где мнения уценивались танцами и флиртом. В Английском клубе мнения уценивались картами и биллиардом, но это не мешало. Напротив, помогало содержанию клуба, ибо в других местах азартная игра не дозволялась. В этом смысле гений клуба – граф Толстой-Американец, король игры. Тронная зала короля именовалась адской или инфернальной комнатой.

Правительство имело здесь шпионов, потому что клуб был в самом деле теневой палатой лордов, искаженным проявлением потребности в такой палате. Потребности не в демократии, а именно в парламентарной аристократии.

(Первоначальный устав клуба подписан, среди прочих, Федором Степановичем Рокотовым, любимым портретистом отставной московской знати, вольного дворянства XVIII века.)

А в этом смысле гений дома на Тверской, конечно, Чаадаев – англоман, аристократ, фрондёр, философ, холостяк. Он жил буквально на два дома, между своей Басманной и Английским клубом, причем и до, и после производства в сумасшедшие.

Оливье, салат и человек

На Трубе, углом Петровского бульвара и Неглинной (№ 14/29), к услугам заседателей имелся ресторан «Эрмитаж» – совладение Люсьена Оливье. «Издавна в нем собирались (и до ныне) дворяне после выборов и чествовали своих новых избранников», – свидетельствует предводитель московского дворянства, внук Параши Жемчуговой граф Сергей Дмитриевич Шереметев.

Ресторан «Эрмитаж». Открытое письмо

Здесь был изобретен русский салат. Миф Кузнецкого Моста вкуснее с Оливье, салатом и человеком.

Купеческий клуб

Верхи плебейства для своих собраний также предпочли Кузнецкий Мост.

История Купеческого клуба на Неглинной умещается между двумя домами – старым, арендованным (Большая Дмитровка, 17, ныне Музыкальный театр Станиславского) и новым, собственным (Малая Дмитровка, 6, ныне театр «Ленком»).

Формула мифа

Итак, Кузнецкий Мост есть сумма иноземного плебейства, республиканского и роялистского, с русским патрицианством и с обогатившимся плебейством, с буржуа.

Французская колония держалась разных политических сторон, и роялизм у эмигрантов, начиная с беглецов от революции, бывал в обыкновении. Но общий вывод из сложения галантереи с католическими храмами и предпарламентом сделался странный. Сделался, собственно, миф.

В Арбате и цари делались частными людьми. Кузнецкий Мост, наоборот, ходит с общественным лицом. Фронда Арбата заострена против Кремля; фронда Кузнецкого Моста бесформенна и безопасна.

В Арбате каждый – царь, царь на Кузнецком – все.

Екатерининский институт

В идее, Кузнецкий Мост не место жительства, но общежития. Общения аристократии между собой – и с плебсом, в том числе заморским.

Поэтому «…бал Благородного собрания, это – толкучка, рынок, открытый вход, открытый для всех: купеческие дочки из Замоскворечья, немки, цирюльники, чиновники и другие шпаки всякие». Такими выражениями капитан Дрозд в романе Куприна «Юнкера» внушает Александрову преимущество Екатерининского института благородных девиц.

Дом института, учрежденного в самом начале XIX века, держит меридиан Неглинной, стоя над слиянием ее истоков, на строгом севере старой Москвы (Суворовская, бывшая Екатерининская, площадь, 2). Чувство юнкера Александрова к Зиночке Белышевой, вспыхнувшее в танцевальном зале института, прообразует множество подобных. Каждое юнкерское училище бывало там раз в год.

Сословное равенство танцующих образует контрапункт к центральной теме Неглинного Верха.

Снова Стендаль

Череда мифов Кузнецкого Моста делается непрерывной с 1812 года, самого французского года русской истории.