Обломок молнии

Широкий двор внизу белел под месяцем, белели крыши, изгороди, вся деревня будто мелом посыпана. Ксане представилось вдруг, как она сама-то выглядит сейчас: белая фигурка на заборе. Смешно и нелепо. Да и опасно, вся на виду. Пригнулась, обняла руками столб, может, так незаметнее. С нетерпением вглядывалась в зарешеченные черные окошки, хотелось, чтобы все произошло поскорее, чтобы уже сейчас…

Как и вчера, Вандышев кому-то сообщил, что «операция началась», словом, все происходило будто в точности, как и вчера. И все же это была другая, совсем непохожая ночь. И кузнечики стрекотали по-особому, жарко, оглушительно; показалось Ксане, что весь мир заполнен сегодня кузнечиками, что обступают они со всех сторон. Или это звезды вместе с ними стрекочут? Хор звезд. Ксана взглянула на небо. Западный край темнел, ширилось черное полотнище, росло. Звезды убегали от него, сухие, яркие. Широко полыхнуло теплым ветром. «Душно. Зря только стеганку надела. Сиди вот теперь». В соседнем дворе скрипнул колодезный журавель, стукнула крышка. Ксана насторожилась… Ничего. Воду кто-то брал. «И ночью, значит, за водой ходят. Бывает». Что-то звякнуло в углу двора. Или показалось? Ксана изо всех сил всматривалась, но уже совсем стемнело, даже белой дорожки от крыльца до калитки не видать. «Да, обстановочка… В такой темноте слон мимо пройдет, и то не заметишь».

— Не спишь? — окликнул Вандышев.

— Нет.

«Сам не усни смотри, — подумала Ксана. — На траве-то мягко. Здесь, на заборе, не захрапишь… Только скучно. Надоело. Что толку сидеть, все равно ничего не случится. Как вчера. А если ничего не выйдет, неужели и завтра сидеть тут? Ой! Нет уж, спасибо… Впрочем, интересно все же, чем это кончится…» На улице зашумели веселые голоса. Кто-то напевал, кто-то бренчал на гитаре. «Из кино, видно, возвращаются. Значит, Ирка и Люба сейчас домой придут, залягут. Расскажут завтра, что за фильм». И снова все стихло. Внезапно по краю неба полыхнуло оранжевым. Вспыхнуло бесшумно и погасло. И тут же налетел упругий теплый ветер, зашумел в тополевых верхушках.

Ксана сидела тихо, смотрела, как угольно-красный месяц нырял в тучах, и почему-то думала о доме. Цветастая штора в ее комнатке, диван, книжные полки… Подойдешь к окну, а там ничего, только светящиеся клетки-окна. Желтые, голубые, розоватые. В каждом — своя лампа, свой цвет, своя жизнь. И все. Так много и так мало. «Вот если бы я не оказалась сейчас в деревне, да еще случайно — на этом самом заборе, пожалуй, За все шестнадцать лет жизни мне и вспомнить было бы нечего. Нет, конечно, школа, подруги. Ну, еще праздники. Театр. Зато ни тополей, ни неба! И как на земле все интересно, и как быстро меняется погода… Здесь понимать начинаешь, что к чему. А там сидела бы в своей комнатке, и только. Учебники читаешь, книги. Книги — для развлечения, учебники — чтобы отметку получить. А про главное забываешь. А что такое главное? Может быть, главное, это и есть — все видеть, и людей и природу, все перед своими глазами иметь, и понимать, что к чему? А не просто так. Не просто так — жить как живется… Об этом подумать надо. Может, и профессию подобрать какую-нибудь такую. Чтобы поехать куда-нибудь, чтобы не в городе… А мама что скажет? Родителям, конечно, это не понравится. Да жить-то ведь все-таки мне. Мне, значит, и решать»… Еле слышный звук прервал ее размышления, и вдруг она поняла, что окошко и дверной проем освещены и что на крыльце кто-то стоит.

— Ой, Леня! На крыльце…

— Кто?

И тут же тихое:

— Внимание, приготовьсь…

Грузная фигура постояла еще немного, потом дверь закрылась, ступени тяжело заскрипели.

— По дорожке идет. Не вижу только кто.

— Направление?

— К калитке.

Вандышев уже приглушенно бубнил в передатчик:

— Третий, четвертый, пятый. Выходить на объект. Повторяю: третий, четвертый, пятый…

Зарешеченное окошко погасло, и теперь только по звуку шагов Ксана могла определить, в каком направлении движется человек.

Скрипнула калитка… И одновременно что-то лязгнуло, обрушилось, будто груда жести. Но это совсем в другом углу двора, там, где вчера она заметила наваленные пустые ящики. Сейчас, в темноте, не разобрать, что там такое…

— Леня! Справа, слышишь? Справа, говорю! Шумят.

Вандышев не отвечал. Холодок пробежал по Ксаниной спине. Спрыгнула с забора, нагнулась. Рация валялась в траве, рядом — футляр с батареями. Вандышева не было. Мгновенно вспомнилось: «Не высовывайся, возможно, будет жарко!» Она прислушалась: через двор кто-то бежал. Слышно было тяжелое дыхание, жестяное звяканье, топот. Мигом взобралась Ксана на свое место. Кто-то там метался по двору, видно, выхода искал. Потом юркнул за кучу пустых ящиков… В соседнем дворе давно уже исходил истошным лаем пес, другие собаки поддали жару, лай несся со всех сторон.

— Стой! — закричал кто-то на улице. — Стой!

Ксана соскочила вниз, понеслась вдоль забора. Вот и улица… Еле виднеются избы в предрассветном молочном тумане, дорога белеет. Наискосок через дорогу, пригнувшись под тяжестью мешка, поспешает кто-то. Женщина. В стеганке, голова закутана шерстяным платком.