Обломок молнии

— Да, да, понимаете, именно пробрался. — Родионыч нервно потер рука об руку. — Пробрался, значит, поскольку пытался пробраться еще днем, да, понимаете, никак нельзя: прогнали.

— Кто прогнал?

— Да вот гражданочка. — Родионыч указал на судомойку Лизавету. — Прямо-таки выгнала. Некультурными словами обозвала, пришлось уйти домой. Я тогда и решил: ночью все спят, прогуляюсь вторично, собаки там не имеется, отчего же и не пройтись. В моем возрасте прогулки полезны в любое, понимаете ли, время суток…

— Так. За что же вы его прогнали? — обратился участковый к судомойке Сысоевой.

— Лазает там. Не положено, — проворчала судомойка. — Склад, упрут чего — отвечай.

— Ну и… — Гуськов кивнул Родионычу.

— Ну и пошел. Мне жестянки эти до зарезу нужны. Я из них домры делаю.

— Домры?

— Нет, вы поймите меня правильно, — заторопился Родионыч, — годится не всякая жестянка, а именно такая вот, — он поднял с пола одну, показал, — продолговатая, из-под сардин. В тысяча девятьсот тридцатом году у нас в клубе «Пролетарий» целый ансамбль, понимаете, был. С инструментами трудно приходилось, прямо-таки невозможно трудно, а это, если хотите, выход из положения. Ансамбль самоделок, прекрасный ансамбль. Я бы продемонстрировал вам… Эх, да с собой-то нет. Изготовил тут одну.

— Постойте, постойте, — Гуськов сложил чистый лист, забросил его в ящик стола, — я что-то не понимаю…

— Ах, что тут понимать! Жестянка продолговатая — это корпус, к ней приладить гриф деревянный, переднюю деку, лады. Четыре колочка, четыре струночки. И звучит, знаете! — Родионыч затряс кистью, как бы играя на балалайке. — Звук, правда, небольшой, но серебристый, в нижнем регистре — глуховатого тембра.

— Так, значит, на помойке обнаружили банки и решили воспользоваться? — подытожил участковый.

— Именно, именно, — Родионыч закивал согласно, — именно воспользоваться. Не пропадать же добру.

— Зачем же вам так много? На продажу, что ли? — Гуськов недоверчиво уставился на Родионыча.

— Как на продажу? — обиделся Родионыч. — А ансамбль? Почему же детский ансамбль не организовать? Мы с этими домрушками еще на областной смотр попадем, вы уж поверьте. Ноты — по цифровой системе, строй — домровый, и зазвучит, ах как зазвучит!

Родионыч сладко зажмурился, будто прислушиваясь к звучанию необыкновенного ансамбля. Участковый помолчал немного.

— Все ясно, — сказал наконец он. — Аким Родионыч, извините за ошибочное задержание. Служба, долг, понимаете. Еще раз извините и можете быть свободны.

Дружинники помогли Родионычу собрать в мешок консервные банки, и тот заторопился к двери.

— Прочих граждан, кроме задержанных, прошу освободить помещение, — распорядился участковый.

Вместе с другими Ксана вышла на крыльцо и сразу же зажмурилась от света. Солнце едва поднималось. Сильно пахло тополем и березовым листом. Солнечные лучи оранжевыми стрелами вырывались из-за тучи, насквозь пронизывали сосновую рощу на пригорке, стволы деревьев горели, переливались ярой медью, длинные тени сосен протянулись через всю луговину… Никогда еще Ксана не видала такого красивого утра: глядеть бы и не наглядеться.

— Ишь парит как, — сказала тетя Паша. — С утра раннего. Разомлели березки-то, ровно пареным веником отдает. Быть дождю, не иначе.

— Значит, опять сорняк подрастет, — заметила Ксана.

— Сила. Ну, ничего. Сегодня все равно воскресенье, пускай себе льет. А мы вот оладьев напечем, потом и баньку затопим. Веничков свежих навязать бы.

— Я схожу наломаю, теть Паш…

— А ты мне зубы-то не заговаривай, — спохватилась тетя Паша. — Рассказывай, что ли, где гуляла. Что за притча случилась, что за происшествие?

— Ой, устала я, теть Паш. И голодная. Вот за стол сядем, там все и объясню.

Тетя Паша заботливо оглядела Ксану.

— И правда, лица на девке нет. Серая вся, от пыли, что ли… Ты вот что: мыльце захвати, мочалочку, да и выкупайся пока. Одежку хорошенько встряхни. А я, глядь, управлюсь с оладьями. Беги, касатка, беги.

Прасковья Семеновна повернула к дому, а Ксана добрела до сеновала, взяла с привешенной к забору полочки мыло, сдернула с веревки полотенце и купальник, привычной тропой спустилась к озеру. Села на сухую, без росы траву, начала расшнуровывать пропыленные кеды, да и засмотрелась: озеро гладкое, блестящее, как стекло. Только стекло разноцветное: до середины ярко-голубое, а дальше, до самого того берега, темная полоса, туча грозовая отражается. Ксана торопливо расшнуровывала кеды, а сама все поглядывала вверх. Туча висела неподвижно, свинцово-синяя, с лохматыми краями. «Вроде и не двигается, на месте стоит. Вон и солнышко припекает. Во всяком случае, до сарая-то всегда добегу».

Разделась, одежду все-таки в куртку завернула и запрятала под куст. Вода оказалась до странности теплой. Первые два-три шага по илистому дну, еще шагов пять по песочку, а дальше уж никакого дна, плыви себе в любую сторону.