Обман

И хоть я абсолютно уверен, что это левый ребенок, чьим отцом я совершенно точно не могу быть, подкидывать его под следующую дверь как-то не по-мужски. Ребенок не виноват, что у него хуевая мать.

Вера возвращается в комнату, и на этот раз от ребенка уже ничем не пахнет, разве что немного мылом. Молька сняла с него верхнюю одежду, и теперь, когда на малышке остался только неряшливый и явно не по размеру непонятного цвета комбинезон, ясно видно, что это абсолютный младенец.

— Девочке максимум пара недель, — с видом знатока говорит Вера.

— Откуда только познания, — недовольно ворчу я.

— Мне двадцать семь, Червинский, все мои подруги давно замужем и большая половина обзавелась потомством, так что кое-что в детях я смыслю. Ну и что пишут? — Она косится на брошенную на стол немилосердно скомканную бумажку.

— Что ее зовут Елизавета. — О второй части идиотской писульки нарочно умалчиваю.

— Елизавета Марковна, — нараспев декламирует Молька. — Звучит. С таким именем она обязана стать ученым. Я бы даже поставила, что в какой-нибудь очень заумной области: может, будет строить ракеты или изучать движение космических тел.

— Молька, это не мой ребенок.

— А пахнет как твой, — язвит адская козочка и, придвигаясь ко мне, торжественно вручает орущего младенца. — Значит вы тут знакомьтесь, а я пошла.

И пока я, заикаясь и чуть не на коленях, умоляю не бросать меня чудовищу на съедение, находит в моем гардеробе джинсы и свитер, а потом деловито зашнуровывает ботинки и накидывает сверху мою дубленку. Наверное, если я не хочу остаться наедине с Елизаветой Марковной, лучше не говорить, что выглядит Молька как чучело.

— Не плачь, Бабник, я за памперсами и детским питанием, — с выражением полного триумфа, говорит Молька, захлопывая дверь прямо перед моим носом.

Глава двадцать шестая: Вера

Такие истории — далеко не редкость.

Работая с Клейманом, я навскидку могу вспомнить минимум десяток случаев, когда причиной развода становились внезапно всплывшие от постоянных или случайных любовниц дети. Так что с разгульным образом жизни Червинского, появление вот такого подарка было лишь вопросом времени.

С другой стороны, хоть у Червинского явно порвало его аппетитную задницу, он не струсил, не стал прятать голову в песок и вообще вел себя на удивление ответственно. А ведь я была уверена, что Червинский и Ответственность — два слова, которые не могут стоять в одном предложении.

Пока я хожу с корзинкой по супермаркету, складывая все, что может пригодиться на первое время, в голове уже зреет план действий. По-хорошему, нужно заявить в полицию, но в таком случае ребенка заберут до выяснения обстоятельств и установления отцовства.

А это долгая и тяжелая процедура, а для ребенка так совсем некомфортная. С другой стороны, Червинский не может держать у себя ребенка, словно приблудившегося щеночка.

Вот найти бы мамашу-кукушку да врезать пару раз, чтобы через голову до матки дошло, зачем женщине дана детородная функция.

В общем, набираю своему знакомому из органов, вкратце обрисовываю ситуацию и прошу совета, как ее можно замять: мы с Антоном работает уже с фактом развода из-за «кукушат», а вот что делать с их оформлением — мягко говоря, совсем не наше.

Толик дает пару дельных советов и обещает до завтра разузнать что и как.

Так что к Червинскому я возвращаюсь на такси, с полными пакетами детских принадлежностей и примерным планом действий.

— Оно все время орет! — с ужасом в глазах, летит мне навстречу Марик.

— Не «оно», а Лиза, — недобро зыркаю в его сторону. — И привыкай — тебе с ней вот так лет двадцать… пять, пока не выйдет замуж за кого-то вроде тебя.

Марик внезапно меняется в лице, корчит страшную рожу и тоном «Я тут всех порву за свою кровинушку», выдает:

— Только через мой труп!

Я вручаю ему упаковку памперсов и подбадриваю:

— Ты эволюционируешь буквально на глазах.

Марик распрямляется, как будто получил королевскую похвалу и его глаза снова становятся того самого цвета, от которого у меня приятно теплеет в области сердца. Даже хочется взять паузу в наших боевых действиях и поцеловать его, но детский крик вторгается в минутную романтическую тишину, и Марик нервно сглатывает.

Я захожу в комнату, и прикрываю рот ладонью, чтобы не засмеяться.

Малышка лежит на диване, с одной стороны старательно «замурованная» подушками, чтобы не упала, а сверху укрытая пледом.

— Дети же мерзнут, да? — с надеждой спрашивает Марик, когда я разглядываю эту оду заботе.

— Ну, некоторые рождаются с мехом, — с философским видом говорю я, — но твоей дочери повезло.

Судя по недоверчивому взгляду Червинского, скажи я это чуть поубедительнее, он бы безоговорочно мне поверил. Вот как так можно: быть финансовым гением и в тридцать четыре года ничего не знать о детях?