Обман

Но шутки в сторону — девочку нужно кормить, тем более, она как раз начинает ворочаться и за секунду снова на всю громкость врубает «сирену». Марик заступает мне за спину и всем видом дает понять, что лучше пройдет без страховки по канату над пропастью, чем возьмет ребенка в руки. Мужчины так беспомощны, когда речь заходит о детях.

Особенно, бабники.

Хорошо, что у меня было много возможностей попрактиковаться на младенцах своих подруг, а в нашей болталке девчонки любят пообсуждать всякие «мамские» темы: какие соски крепче, какие смеси лучше и какие памперсы удобнее.

В общем, хоть приз «Мать года» я и не возьму, но что делать с грудным ребенком знаю.

— Поставь чайник, Червинский, а я пока переодену Лизу.

Второй раз просить не приходится — от радости, что его отпустили в тыл, Марик чуть не вприпрыжку сбегает с поля боя. А я быстро набираю номер своей подруги Нины и вкратце обрисовываю ситуацию. Нина — педиатр, а еще мать близнецов, так что на ее мнение можно положиться. Даже обещаю оплатить ей такси туда и обратно, чтобы приехала поскорее. Хоть девочка и выглядит здоровой, мало ли какие мелочи я могла упустить из виду.

Я успеваю переодеть Лицу в новый комбинезон карамельного цвета, и когда малышка снова начинает пищать, вместе с ней на руках иду на кухню, чтобы простерилизовать соску с рисунком в виде маленькой громко орущей гусеницы. И, конечно, Червинский снова бледнеет, когда я передаю ребенка ему на руки. Я бы сказала, что нашла универсальную пугалку для холстиков: суньте ему под нос плачущего ребенка, и он превратится с покладистого барашка.

— Сейчас приедет моя подруга, посмотрит Лизу, — озвучиваю план действий на ближайший час, — а потом один знающий человек скажет, как лучше оформить ребенка, чтобы девочку не отдали в приют.

Пока стерилизую соску и бутылочку, Червинский ходит из угла в угол и трясет бедного младенца с силой десятибалльного землетрясения.

— Перестань ее трясти, — прошу я, внимательно изучая инструкцию детской смеси.

— Ей нравится, — гордится Червинский, — видишь, даже плакать перестала.

— Слышу, что обделалась от страха.

Марик снова выкатывает глаза и отодвигает ребенка на вытянутых руках.

— Может ты поможешь? — спрашивает с надеждой во взгляде.

— Нет, Червинский, давай-ка сам, пока я буду готовить ужин нашей Дюймовочке. С этой задачей ты точно не справишься. Подгузники, детские салфетки и присыпка — на столе возле дивана.

Уже когда он уходит, я ловлю себя на отголоске собственных слов.

Я сказала «наша»?

Ну, такой вариант тоже возможен, раз уж перед Мариком забрезжила перспектива стать отцом, а я решительно настроена проучить бабника, став его женой.

Глава двадцать седьмая: Марик

Если где-то над нами есть космический разум, то сегодня у него очень странные планы на мою задницу. Сначала он щедро отвесил классного секса, а когда я размечтался на второй заход — от всей души врезал под зад отрезвляющий пинок.

Я кладу девочку на кровать, вспоминаю рекламу детских подгузников и мысленно прокручиваю все то же самое в голове. Ничего сложного, как два пальца!

Через минуту, когда я еле-еле справляюсь с пуговицами на комбинезоне, моя уверенность дают огромную трещину, а еще через минуту, когда я с трудом расстегиваю памперс, полный детской неожиданности, готов обещать Вере хоть звезду с неба, лишь бы она избавила меня от этой катастрофы.

К счастью, моя адская козочка приходит сама, и глядя на мои попытки как-то завернуть испачканный памперс, качает головой.

— Вера! — У меня паника до состояния «готов рвать волосы на жопе». — Пожалуйста, что хочешь проси, только не заставляй меня это делать.

Она передает мне бутылочку со смесью, а сама, наклоняясь к девочке, начинает ловко орудовать салфетками, баночками с присыпкой и детскими маслами, памперсами. Я смотрю на это, словно меня шибануло молнией: ни грамма отвращения на лице моей строптивицы, ничего такого, чтобы я подумал, будто она делает это с превозмогаем и через силу. Еще и щебечет что-то таким ласковым голосом, что у меня губы сами собой растягиваются в дурную улыбку.

Бессмысленно представлять на ее месте любую другую из моих бывших пассий. Те даже дунуть на маникюр боялись, не то, что сунуться с ним в детскую неожиданность. А что делать с маленьким испуганным младенцем знали еще меньше, чем я, потому что в салонах красоты не учат житейским мудростям.

И как озарение накатывает: с кем я вообще таскался, зачем, для чего? Убивал время на пустоголовых телок, мысленно сортируя их по размеру груди и оттенку «отсоляреной» кожи.

— Червинский! — слышу в ухо недовольный окрик. — Ты оглох?

Трясу головой, протягивая Вере бутылочку, а сам падаю в кресло, чтобы наблюдать, как она аккуратно укладывает девочку на сгиб локтя и кормит детской смесью. Запросто могу представить свою жизнь с этой женщиной: через полгода, год, даже через сто лет. Словно она — мое личное клеймо на лбу, на которое я обречен смотреть каждый день. И никакое она не чучело в моей одежде явно не по размеру, а вся такая… домашняя, уютная.

Мои романтические мысли прерывает звонок в дверь.