Обман

Значит, дело обстоит так: Цукерман, мой герой, умирает, его молодой биограф, обедая с неким человеком, рассказывает, что никак не может взяться за книгу. Он поражен, как предвзято многие относятся к Цукерману. И каждый объясняет свое к нему отношение иначе. Для биографа, говорит он, это ужасно вдвойне. Во-первых, все до единого рассказывают одну и ту же историю; во-вторых, у каждого она — своя. Если все рассказывают одно и то же, значит, ваш герой превратился в миф, закаменел, но, фигурально выражаясь, можно взять ледоруб и эту глыбу развалить. А вот когда каждый излагает одну и ту же историю на свой лад, биографу куда труднее. Так можно создать портрет множественной личности[21], но от этого голова кругом идет. Ну, начнем. Давайте, вы будете биографом, а я — другом. Биограф перерыл кучу материалов, и все же у него нет уверенности, что он горит желанием довести дело до конца. Хочу ли я написать про эту жизнь? — спрашивает он себя. — Что в этой жизни меня на самом деле привлекает? Просто пересказывать историю жизни Цукермана в скучнейшем Ньюарке[22] не хочется — это слишком банально. Биографа привлекает опасная неопределенность «Я», каким способом автор создает свой миф, и особенно — почему? С чего все началось? Откуда берутся эти импровизации на тему Я? Теперь биограф уже изрядно злится на Цукермана и пытается свою злость преодолеть.

— А почему он на Цукермана-то злится?

— Потому что сознает свое ничтожество по сравнению с героем, и ему необходимо самоутвердиться. Он ополчается на Цукермана, возмущается им, и все потому, что его отношение к субъекту биографии подвержено изменениям. Каждому автору приходится выбрать тон повествования; этому биографу, видимо, подойдет либо враждебный, либо благоговейный, вот он и впадает то в одну, то в другую крайность. Собственно, толчком послужили записи, сделанные героем еще в детские годы. Эти записи переносят вас на тридцать пять лет назад: автор еще беззащитен и очень откровенен, чувство неловкости ему еще не знакомо. И пишет он не для читателя. Это писатель до того, как у него появился читатель. В письмах виден незрелый, даже чуть отталкивающий зародыш автора: он пробует на одном-двух людях и в сугубо частном порядке свой голос, который впоследствии покорит куда более широкую аудиторию. А сколько неверных шагов! Особенно трогают фальшивые нотки в голосе. Вы видите, как писатель все более ловко манипулирует, становится хитрее, коварнее, лицемернее. И вот уже наш биограф — то есть вы — написал биографию Э. И. Лоноффа. За биографию Цукермана, однако, он браться не стал: Цукерману всего сорок четыре года, и биограф решает, что возьмется за нее года через два. А Лонофф едва не свел его с ума. Лонофф уничтожил все сведения, биограф потратил пять лет, чтобы написать сто восемьдесят пять страниц о нем. Никто из тех, кто был близок с Лоноффом, не хотел ничего ему сообщать. Цукерман умер в одночасье и не успел ничего уничтожить. А биографию Лоноффа «Между двух миров. Жизнь Лоноффа» я написал как критик. Книгу о Цукермане автор сдержанно озаглавил «Импровизации на тему „я“», решив, что тут все пойдет без сучка без задоринки. Его спрашивают: «Зачем вы тратите время на второстепенного писателя?» Но он уверен: книга окупится с лихвой. Фигура Цукермана вызывает большое любопытство. Особенно — его постельная жизнь. Разврат страшно занимает людей. Биография наверняка попадет в список Клуба «Книга месяца»[23]. Права на серийную публикацию купил журнал «Вэнити фэр»[24]. Жена биографа тоже считает, что ему стоит заняться писателем покрупнее, на что он отвечает:

— Мы хотим завести ребенка, нам нужно жилье побольше. На Цукермана у меня уйдет два года. Если мы решимся купить кооперативную квартиру попросторнее, мне понадобится сто тысяч, а за два года ничья биография мне таких денег не даст. Он прожил сорок четыре года, написал всего четыре книги, его биография особого труда не представляет. Не биография, а мечта: автор умер молодым, пожил в свое удовольствие, от женщин не было отбоя, он восстановил против себя общество, его книги сразу становились популярными, и деньги он греб нешуточные. И, хотя он писатель глубокий, книги его читают охотно, так что его биография — для меня чистый подарок. Такая биография — мечта любого биографа, ведь в ней главное — сама биография. На Лоноффа, черт его подери, я ухлопал пять лет, а что в итоге? Биография критика, которую никто не читал. Ну, получила она какую-то третьеразрядную премию. «Не пройдет и десяти лет, и книжки Цукермана читать не будут», — возражает жена. «Верно, — отвечает биограф, — читать будут только мою книгу».

— И чего ты ждешь от меня?

— Давай сыграем в сдвиг реальности.

— С чего вдруг? Честно говоря, я предпочла бы постель.

— Умоляю. Я застрял, ни тпру, ни ну. Помоги.

— Ну, ладно.

— Ты — биограф. И застряла ты, не я. Утонула в море фактов и мнений и не представляешь, куда плыть. Мечешься из стороны в сторону, пытаешься поймать волну, чувствуешь, что совсем растерялась. И поэтому приглашаешь меня отобедать с тобой.