Обманщик и его маскарад

– Лира и лоза едины навеки! – восторженно воскликнул тот, как будто не обратив внимание на прозрачный намек. – Лоза, виноградная лоза! Разве это не самое благородное и щедрое растение? И, как таковое, разве оно не имеет божественного предназначения? Я пока жив, но пусть виноградная лоза Катабы[207] будет посажена над моей могилой!

– Гениальная мысль, но ваш бокал прямо перед вами.

– Ах, да, – он отпил скромный глоток. – Но вы, почему вы не пьете?

– Мой дорогой Чарли, вы забыли о моих словах насчет предыдущих дружеских встреч сегодня днем.

– Нет, я не забыл, – отозвался его спутник в мечтательной манере, не слишком отличавшейся от непринужденного дружелюбия космополита. – Но нельзя выпить слишком много доброго старого вина. Ба, друг мой! Пейте как следует!

– Тогда составьте мне компанию.

– Разумеется, – залихватски сделав очередной глоток. – Но давайте закажем сигары. Отложите вашу трубку; трубка хороша, если куришь в одиночестве. Эй, официант, принесите ваши лучшие сигары!

Им принесли прелестный образец западной керамики, представлявший собой копию индейской коричневой посуды и расписанный табачными листьями, чьи длинные зеленые веера прихотливо сочетались с красными блестками. Внутри лежали сигары.

Этот предмет сопровождался двумя аксессуарами, тоже керамическими, но меньшего размера. Один из них имел форму яблока, искусно раскрашенного золотистой и красной глазурью для большего правдоподобия; через щель наверху можно было видеть пустоту внутри. Это была пепельница. Другая вещица серого цвета, формой напоминавшая осиное гнездо, была спичечным коробком.

– Ну вот, – сказал незнакомец, подтолкнув сигары, – угощайтесь, а я за вами. – Ничто не сравнится с табаком, – добавил он, когда сигарный дым поплыл вверх, переводя взгляд с сигарной подставки на курильщика, – Я укажу в завещании, чтобы виргинский табак посадили над моей могилой рядом с лозой Катабы.

– Это усовершенствование вашей предыдущей идеи, которая сама по себе была хороша… Но вы не курите.

– За этим дело не станет… позвольте снова наполнить ваш бокал. Вы не пьете.

– Спасибо, я пока воздержусь. Лучше наполните ваш бокал.

– Разумеется, но вы пейте сами и не обращайте на меня внимания. Позвольте заметить, что человек, который из-за утонченных притязаний на элегантность или из-за фанатичного морализаторства отказывается от курения, в большей мере лишает себя простых жизненных удовольствий, чем щеголь в сапогах с железными подковками, или монах-девственник на своей железной койке. В то время как человека, который готов наслаждаться табаком, но лишен этой возможности, становится жалким существом, прискорбным для сострадательного взора, когда он снова и снова тянется к сигаре, от которой не может получить удовольствия из-за расстроенного желудка. Тем не менее, после каждой позорной неудачи, сладостная мечта о недостижимом подталкивает его усугублять свое несчастье. О, бедный евнух!

– Согласен с вами, – сказал космополит, сохраняя прохладно-вежливый тон. – Но вы все-таки не курите.

– Сейчас, сейчас; но вы курите, курите. Как я говорил о…

– Почему вы не курите – это другой вопрос. Не думаете ли вы, что табак в сочетании с вином слишком усиливает пьянящее действие последнего, – иными словами, лишает самообладания людей определенной комплекции?

– Такие мысли были бы предательством доброй дружбы, – горячо возразил незнакомец. – Нет, нет. Но не стану отрицать, что сейчас я испытываю неприятный вкус во рту. После дьявольски острого рагу за обедом я не смогу курить, пока не прополощу вином это навязчивое напоминание. Но вы курите, и пожалуйста, не забывайте о вине. Кстати, пока мы сидим за дружеской беседой и дружелюбно болтаем о пустяках, по контрасту мне приходит на ум ваш недружелюбный знакомец в енотовой шапке. Если бы сейчас он находился здесь, то увидел бы, какой сердечной радости он лишается, отказываясь от общения с представителями своего рода.

– Полагаю, тут я могу вывести вас из заблуждения, – с подчеркнутой медлительностью отозвался космополит и медленно отвел в сторону руку с сигарой. – Мне казалось, что вы пришли к лучшему пониманию моего эксцентричного друга.

– По правде сказать, я тоже так думал, но первые впечатления возвращаются, не правда ли? Теперь, когда я вспоминаю разные мелочи, услышанные от нашего траппера, то думаю, что он не миссуриец по рождению, но много лет назад приехал туда с Запада: юный мизантроп с другой стороны Аллеганских гор, бежавший не в поисках богатства, а подальше от людей. Поскольку банальные мелочи иногда приводят к блестящим результатам, то не удивлюсь, если при тщательном исследовании его биографии обнаружится, что первым косвенным толчком к его предрассудкам был совет Полония Лаэрту,[208] – бескорыстный совет, почти равный сатирическому стиху об экономии в расходах, приклеенному над столом какого-нибудь мелкого розничного торговца в Новой Англии.

– Надеюсь, дружище, что хотя бы в моем присутствии вы не скажете ничего предосудительного о сыновьях пуритан, – с легким протестом в голосе произнес космополит.