Обманщик и его маскарад

– Я вижу, – тихо отозвался космополит с интонацией человека, не чуждого оценке красоты в нелепости, но и сознающего, чему сопутствовала эта нелепость. – Я понимаю, почему это трогает вас, Чарли, и как раз об этом я только что говорил. На самом деле, если бы рассмеялись преднамеренно, то лишь подтвердили бы мою правоту, ибо могли бы слышавшие этот смех поспорить с тем, что он исходит от чистого сердца и здоровых легких? Правду говорят, что человек может постоянно улыбаться, и при этом быть злодеем,[196] но разве это в равной мере не относится к вашему смеху, Чарли?

– Ха-ха-ха! Нет, нет, нет.

– По правде говоря, Чарли, ваши бурные чувства иллюстрируют мои замечания почти так же наглядно, как химик изображает вулканическое извержение на своих лекциях. Но даже если бы личный опыт не допускал, что жизнерадостный смех не может исходить от дурного человека, я был бы склонен поверить этому, ибо такое мнение распространено среди людей, а значит, должно быть правдой. Голос большинства – это глас истины, не так ли?[197]

– Разумеется. Если бы истина не говорила человеческим голосом, она была бы обречена на немоту; так я слышал от одного умного человека.

– И то правда; но мы отклоняемся от темы. Расхожее представление о юморе как о. свидетельстве человеческой сердечности любопытным образом подтверждается у Аристотеля, – кажется, в его «Политике» (кстати, как бы ни относиться к этому трактату в целом, но судя по смыслу некоторых разделов, я бы поостерегся рекомендовать его для молодежного чтения без соответствующих предосторожностей), – который отмечает, что наименее приятные исторические персонажи заменяли юмор не только отвращением, но и ненавистью, причем с необыкновенной дурной склонностью к злым розыгрышам. Насколько я помню, о Фаларисе, своенравном сицилийском тиране, там было сказано, что он приказал обезглавить одного беднягу у коновязи лишь потому, что тот умел ржать, как лошадь.[198]

– Какой забавник этот Фаларис!

– Какой жестокий тиран этот Фаларис!

После этого фейерверка наступила пауза, когда оба глядели на стол, словно пораженные этим противоречием и размышлявшие над его значением, если оно существовало. По крайней мере, так показалось бы стороннему наблюдателю, но космополит первым поднял голову и сказал:

– Что касается морали с цинично-юмористической точки зрения, высказанной разнузданным пьяницей, о котором недавно шла речь, и который имел свои причины употреблять поддельное вино, зная об этом, – что же, здесь мы видим пример порочности, облаченной в юмористическую форму. А теперь я хочу дать вам пример порочной мысли, задуманной безнравственным умом. Сравните одно с другим и ответьте, в каком случае порочное жало не смягчается юмористическим содержанием, а в каком отсутствие юмора обнажает это жалящее оружие. Однажды я услышал остроту, – заметьте, остроту равнодушного к религии парижанина, – который сказал, имея в виду движение трезвенников, что никто, ради своей личной выгоды, не присоединится к нему быстрее скупцов и мошенников, – поскольку, по его словам, один при этом экономит деньги, а другой зарабатывает их, как в том случае, когда судовладельцы урезают рацион крепких напитков для матросов, и игроки и всевозможные обманщики пьют холодную воду, чтобы иметь ясную голову для бизнеса.

– Это безнравственное соображение! – горячо воскликнул незнакомец.

– Да, – космополит нагнулся к нему, опершись на локоть, и выразительно помахал указательным пальцем. – Да, и как я сказал, разве вы не замечаете его жалящий эффект?

– Разумеется. Это клевета, Фрэнк!

– И в этих словах нет юмора?

– Ни капли!

– Хорошо, Чарли, – окинув его влажным взором. – Давайте выпьем. Сдается мне, вы не склонны к выпивке.

– Ох, в самом деле… Нет, я решительно протестую! Вы нигде не найдете такого любителя выпить как Чарли, – он с лихорадочным рвением обхватил свой бокал, но всего лишь начал вертеть его между пальцев. – Кстати, Фрэнк, – добавил он, вероятно, чтобы отвлечь внимание от себя, – кстати, позавчера я увидел превосходный комментарий, настоящий панегирик в прессе. Он настолько понравился мне, что я дважды прочитал его и запомнил наизусть. Это нечто вроде поэзии, но ближе к свободному стиху, если речь идет о рифмовке. Нечто вроде вольного рассуждения с рефренами. Хотите, я процитирую его?

– Я буду рад слышать все, достойное похвалы в прессе, – ответил космополит и с серьезным видом добавил: – Тем более, что в последнее время я кое-где наблюдал пренебрежительное отношение к ней.

– То есть, прессу выставляли в дурном свете?

– Именно так. Есть люди, считающие это доказательством, что даже такое великое изобретение, как бренди, или eau de vie, – настоящая панацея, как подразумевает французское название, – тоже не вполне оправдывает свой целебный эффект, несмотря на долгий опыт употребления.

– Вы удивляете меня, Фрэнк. Есть люди, открыто осуждающие прессу? Расскажите о них и об их доводах.