Обманы зрения

— И ты, конечно, скажешь, что не куришь, и что сигарет у тебя нет, — с вызовом воскликнула она.

Ада с трудом удержалась от смеха. Крохотная высохшая старушка сейчас напоминала ей подростка с ярко выраженным протестным поведением.

— Ты будешь смеяться, мама, но я и впрямь не курю. По крайней мере, последний месяц.

Это была истинная правда. Несколько недель назад Ада с Инной в борьбе за здоровый образ жизни в очередной раз вместе бросили вредную привычку. Впрочем, Ада не особо обольщалась — подобные попытки предпринимались уже неоднократно. Как там писал Марк Твен? «Бросить курить очень легко — я сам это делал сто раз!»

Мать недовольно фыркнула, а затем улыбнулась.

— Ты знаешь, дочка, у меня такое чувство, что лишь теперь, когда мне жить остался один понедельник, да и тот уже начался, я научилась радоваться самым простым вещам: хорошей погоде, прогулке, чашке кофе… Мне, правда, уже почти ничего не доступно, — старая женщина с деланным безразличием махнула рукой.

Ада сочувственно помолчала. Её переполняла жалость к маленькой мужественной старушке, которую она ещё даже почти не привыкла называть мамой, каждый раз приходилось делать над собой ощутимое усилие.

— Мам, а ты была счастлива? — чуть погодя спросила она, вспомнив разговор с отцом перед отъездом.

— Счастлива? — рассеянно переспросила Юлия Сергеевна. — Не знаю, Адочка, думаю, что нет. Я никогда не умела ценить то, что имею. Куда-то всё рвалась, чего-то хотела… Не брала на себя труд остановиться, посмотреть по сторонам, быть благодарной за то, что уже есть. Ты меня понимаешь? — она пристально посмотрела на дочь. Та растерянно кивнула.

— Понимаешь, деточка, — продолжила мать, — нам всё кажется, что наша жизнь — это дорога к цели, хорошей, плохой, истинной, ложной — не важно. И нам кажется, что счастье там, впереди, за поворотом, надо лишь туда добраться. Вот и бредем себе, бредем, тешим себя мыслью о том, что всё самое хорошее впереди, гоняемся за призраками. Так почти никто и не доходит. В старости начинает казаться, что самое лучшее уже миновало, всё незачем, всё впустую. А счастливы лишь немногие, те, кто умеет понять, что радость существует только здесь и сейчас. В пути, так сказать. Я же это поняла слишком поздно.

Да, Аде был хорошо знаком этот жизненный принцип. Так жил ее отец, такой была и бабушка. Ей и в голову не приходило, что у матери всё не так.

— Папа тебя очень любил, — задумчиво сказала она. — Я думаю, он и теперь тебя любит. Перед моим отъездом он сказал, что всегда желал тебе счастья, поскольку ты его заслуживаешь, как никто другой.

Юлия Сергеевна затрясла головой.

— Ты сама знаешь, как я перед ним виновата. Перед ним, перед тобой, перед твоей бабушкой Олей, моей свекровью. Но сделано то, что сделано. Я поступила именно так, а не иначе, поскольку так мне казалось правильным и разумным.

— Папа говорил, что ты полюбила другого, поэтому оставила всё, что тебе дорого, и последовала за ним.

Юлия Сергеевна грустно усмехнулась.

— Я, доченька, почти всю жизнь умудрилась любить только себя. Да, да, и не смотри на меня так удивлённо. Никто, даже твой отец, а уж тем более мой второй муж, этого не знает, но моё детство и юность были наполнены таким одиночеством, такой нищетой и тяжелым ежедневным трудом, что никого, кроме себя, я любить не выучилась.

* * *

Когда самолет, на котором Ада возвращалась из Италии, приземлился в аэропорту «Шереметьево», в Москве вовсю мела метель. Складывалось впечатление, что она отсутствовала не неделю, а, как минимум, месяц. Зима уверенно пришла на смену осени, было очень холодно. Ада успела здорово замерзнуть в своей лёгкой курточке, пройдя от здания аэровокзала до встречающего ее такси.

На Ленинградке, а потом и на МКАД, как обычно, собрались огромные пробки. Снег, как и всегда, выпал совершенно неожиданно как для коммунальных служб, призванных всю эту красоту убирать, так и для водителей, ошалело скачущих по сугробам и судорожно соображающих, поменяли они уже резину, или ещё только собирались. Было много мелких аварий.

— День жестянщика у нас нынче, — хмуро пробормотал усталый таксист, аккуратно объезжая очередную сладкую парочку, перекрывшую полторы полосы движения. Ада, всегда «переобувавшая» машину примерно за неделю до первого снега, неодобрительно рассматривала лысые колёса «виновника торжества», вытирая ладошкой постоянно запотевающее окно.

До дома добрались уже в сумерках. В окнах по-зимнему рано зажигали свет, дворник Хасан старательно скреб широкой лопатой тротуар перед соседним подъездом. Горели круглые молочно-белые фонари над входными дверями.

Дома Аду явно заждались. Подросший за неделю малыш Доменик едва не снес дверь, встречая ее. Наплевав на все запреты, он встал на задние лапки и крепко обнял пошатнувшуюся от его напора хозяйку, изо всех сил прижимаясь к ней головёнкой. Хвостик вертелся, как пропеллер, а сам щенок от избытка чувств слегка подвывал и тявкал.