Обмасонивание

«Попы-самоставленники, сплошь да рядом венчают они не то что четвертые, шестые да седьмые браки, от живой жены или в близком родстве. „Молодец поп хлыновец за пару лаптей на родной матери обвенчает“, — пословица про таких попов.

Духовные власти не признавали их правильными и законными пастырями… Упрекая вятских попов в самочинии, московский митрополит говорил: „Не вемы како и нарицати вас и от кого имеете поставление и рукоположение“ (Митрополит Геронтий, 80-е годы XV столетия.).

Но попы-хлыновцы знать не хотели Москвы. Пользуясь отдаленностью своего края, они вели дела по-своему, не слушая митрополита и не справляясь ни с какими уставами и чиноположениями.

Так издавна, столетиями, будет приготовляться почва для русского церковного раскола имени Никона. И старообрядцы того края такие же точно, что их предки — духовные чада наезжих попов-хлыновцев.

С XVII столетия в непроходимые заволжские дебри стали являться новые насельники. Остатки вольницы, что во времена самозванцев и ляхолетья разбоем да грабежом исходили вдоль и поперек чуть не всю Русскую землю, находили здесь места безопасные, укрывавшие удальцов от припасенных для них кнутов и виселиц.

Смуты и войны XVII века в корень расшатали народное хозяйство; неизбежным последствием явилось множество людей, задолжавших в казну и частным лицам. Им грозили правеж или вековечное холопство; избегая того и другого, они тоже стремились в заволжские леса. Тогда-то и сложилась пословица: „Нечем платить долгу, дай пойду за Волгу“.

Такова была закваска населения заволжских лесов, когда во второй половине XVII века явились туда новые насельники, бежавшие из сел и городов раскольники».

У меня — нет Смуты XVII века. Вольницу я укорачиваю. Иной раз — на одну голову. Беглые разные — норма. Промываем и к делу приставляем. А вот попы… Сплошь само-ставленники. «Само» здесь — мною. Плохо: система «некошерная». Соответственно, качество контингента… ни, даже, в Красную Армию.

Жду — не дождусь, когда Муромское училище что-нибудь пристойное выдавать начнёт. А пока…

У Салмана в копейщиках сыскался дядя с опытом. Беглый поп-душегуб. Зашиб как-то прихожанина в ссоре. Могуч, звероподобен, в бою — храбр, в службе — исполнителен.

— В попы пойдёшь?

— Не, ворогов рубить… душе приятственнее.

— Ладно. Нынче отмолебствуешь и кроши нехристей дальше.

Три дня отпеваний, неделя ремонта. Городка, усадеб, церковки. Отправка пленных по воде. Короткие вылазки в окружающие кудо. Или правильнее — куды? До которых можно добраться по относительно сухому пути или лодками. «Рваная» весна: начавшийся с тёплого ласкового утра день к вечеру становится тёмным, сумеречным от туч. А ночью идёт снег.

Люди и кони отдыхают, раненые и Самород выздоравливают. Повстанцы, по слухам, стягиваются к Сарову. Хочется надеяться, что там их всех и прихлопнем. А как оно в самом деле будет… Аллах акбар. На всё воля божья. На войну — особенно.

Наконец, мы сдвинулись из Пичай-городка. Дотопали до того… криво-пенисо-образного мыса.

«Пшёл на х…!» — русское народное, повсеместно распространённое.

Нас сюда никто не посылал! Мы сами пришли, добровольно!

Хотя археологи говорят академичнее: мыс — «саблевидный».

Добрались. Теряя в грязи людей, лошадей и припасы. Моих — сотня, да Самород с полусотней своих ветеранов.

Какая скрытность?! Местность — открытая, луга с небольшими холмами. Видать издалека.

Отдельная история — броды.

В 21 веке Сатис устойчивого стока не имеет. У большинство его притоков летом русла безводны или слабо наполнены на небольших отрезках.

В 12 веке всё… полноводнее. А весной — и вовсе. Броды проводники показали, но вместо обычных 10–20 метров речного зеркала — 100–200. Заливные луга — залиты. Ям, канав — под водой не видать. И течение быстрое, коней сносит. Пришлось отходить вверх по реке вёрст десять, пока место подходящее нашли.

Только придвинулись к городку с восточной стороны — толпа валит. Население ворогами интересуется. Любопытствующих — полным-полно. На валу беленькие или цветные женские платки видать. А так-то все больше в сером да грязном. Всё предместье и сам вал — будто вши шевелятся.

Немногие в цветном — впереди. Какой-то чудак с посохом, лентами красными изукрашенном, выскочил на глинобитную печь, что у местного ювелира на подворье. Плетень вокруг завалили, вот чудак и залез. Типа: докладчик на трибуне. Только без графина. Кричит, пляшет.

На соседние печки ещё пара чудаков заскочила. С бубнами и с дудками. Вопят, извиваются.

Видели как девицы в стриптиз-баре у шестов на возвышениях потягиваются да постанывают? — здесь сходно. Но — энергичнее. Начинают-то тягуче. Приманивающе. После — всё быстрее. Повизгивать начали. Ритмично. И даже — где-то синхронно.

Возбуждает. Очень. Хочется подойти. И дать в морду.

Нет, не девицам, если вы так подумали.

Нельзя, Ваня, всё себе, «молодым везде у нас дорога».

— Ольбег, сделай доброе дело, пощипай придурков. Спокойно. Как в прошлый раз.

Ольбег со своими подъехал поближе, сбил этого… печного танцора у шеста.