Обнаженная натура

Когда я закидывал птицу листьями и песком, меня скрутила судорога. Прямо там же, у березы, меня вырвало.

Больше я не стрелял, даже по мишеням. А следующим летом дед умер. Какие-то хмурые типы из Минобороны появились буквально на следующий день после похорон и, деловито запротоколировав, увезли с собой добрую половину дедовых орденов – тех, что из благородных металлов и с драгоценными камнями. Оказалось, что родина, награждая своих героев, выдает им ордена напрокат, как бы поносить на время.

Хмурые прихватили и весь огнестрельный арсенал: револьвер системы наган, два карабина, английский и американский, и браунинг с рукояткой из слоновой кости. Духовушка явно не относилась к огнестрельному оружию, но после кладбища и поминок нам было совершенно наплевать на такую ерунду. Министерские забрали и ее.

38

Когда я вернулся к яме, на иранской территории уже никого не было. Я спрыгнул на дно, взял лопату, отряхнул с черенка песок, начал копать. Грунт стал тверже, попадалось много камней, лопата со скрежетом застревала, натыкаясь на очередной булыжник. Я опускался на колени, пальцами выковыривал скользкий камень, выкидывал наружу. От сырой грязи кроссовки промокли насквозь, внутри противно хлюпало. Казалось, яма никак не хочет становиться глубже. Азарт мой испарялся. К тому же ныла спина, свежие мозоли горели, сквозь грязь на ладонях проступала кровь.

Но самый большой шок я испытал, взглянув на часы. Полпятого! Ведь только что был полдень! Куда исчезли четыре часа? В мои планы не входило ночевать на даче, я собирался покончить с проклятой ямой, обойти еще раз комнаты, проверить замки… Теперь весь план летел к чертям собачьим. Честно говоря, я надеялся к вечеру вернуться в Москву, ведь у Ларисы теперь был ключ от черного хода. Мы с ней не договаривались, но…

Выяснилось, что сумерки на дне ямы наступают раньше, чем на поверхности земли. Рыть в темноте было просто глупо. Внутренний голос звучал весьма убедительно, мне стоило серьезных усилий не поддаться на уговоры: закончить можно и завтра, от грязи в ранах бывает заражение крови и гангрена, с промокшими ногами запросто подцепить простуду… Я продолжал копать из упрямства. Чем логичнее звучал довод, тем упорнее я продолжал рыть. Ожесточенно втыкал штык лопаты, крякнув, наваливался и поддевал пласт, со стоном выкидывал грунт наружу. Теперь мне было все равно, куда летит земля.

Солнце садилось. Медно-красные стволы сосен зажглись надо мной, небо приобрело беспечный оттенок – что-то пошловато-розовое с переходом в голубой. Мне было не до заката, я продолжал остервенело рыть. Лопата казалась чугунной. Резиновая подошва соскользнула, и я ударился косточкой. Взвыв, руками сжал звенящую от боли голень, сполз в грязь. Вкрадчивый голос в моей голове весомо произнес: все, шабаш, хватит на сегодня. Неожиданно другой истерично вскричал: нет, нет! Если ты не закончишь сегодня до заката, то все пойдет прахом! Я так загадал! Ничего у вас не получится, если до заката не выкопаешь, понял?!

По необъяснимой причине аргумент второго мне показался убедительным. С одержимостью я принялся врываться в плотную землю. Кажется, что-то кричал, кому-то грозил. Отплевывался от грязи, оглядывался на быстро темнеющее небо. И бешено продолжал рыть.

Еще утром я решил, что закончу копать, когда край ямы упрется мне в подбородок. Небо надо мной перетекло из кораллового в блаженно-брусничный, после в малиновый, а потом в густо-вишневый. Цвет огня, цвет рубина, цвет крови… Я выпрямился, выставил подбородок – в аккурат! Все! Неужели все?!

Все! Я издал победный вопль. Успел! Успел! Я выбросил лопату наверх, подпрыгнул, стараясь подтянуться. Ухватиться было не за что, я вцепился пальцами в рыхлую землю. Земля стала осыпаться, я медленно сполз обратно в яму. Мне стало смешно, вот уж воистину: не рой яму другому.

Через пять минут мне уже было не до смеха, все попытки кончались тем, что я каждый раз сползал на дно ямы. Карабкался и плюхался снова. В голову полезла всякая чертовщина – и Эдгар По с его колодцем и маятником, и преждевременно похороненный Гоголь, и замурованный заживо в пещере индеец Джо. Несчастного Гоголя при эксгумации нашли перевернувшимся в гробу, труп лежал лицом вниз. В средневековой Италии заживо хоронили нераскаявшихся убийц, казаки Запорожской Сечи закапывали убийцу в одном гробу с его жертвой.

Сипло дыша, я сидел на дне ямы. Ветки сосен чернели на вишневом бархате неба ажурными кружевами, вроде тех затейливых узоров, что режут из черной бумаги проворными ножницами загорелые умельцы на курортных набережных. Где-то в надземном мире прокричал петух. Звук, безнадежный и едва уловимый, долетел, будто из другой вселенной. От усталости на меня накатила зыбкая, как после болезни, истома, я не двигался и, точно снятый с креста, смиренно показывал небу свои грязные окровавленные ладони. Странная благость, вроде тихого озарения, наполнила меня. Все будет хорошо, прошептал мне кто-то ласковый. Ты частица вечности, а у вечности нет конца, проговорил тот же голос, ты ищешь ответ, а ответ в тебе самом.