Обнаженная натура

Снова что-то приключилось со временем: понятия не имею, сколько секунд или столетий заняло мое путешествие по лабиринтам шекспировской истории – «Ничуть не сын и далеко не милый», невероятным образом оказавшейся шаблоном для нашей неуклюжей московской трагедии. И хоть отравы не было на стали, клинок отправился по назначенью, и Клавдий, дядя, был сражен пусть и не принцем, но ребенком собственного брата. И мне осталось повторить вслед за Офелией: «Вот маргаритка; я бы вам дала фиалок, но они все увяли, когда умер мой отец».

Кстати, Офелия. В записках Мейерхольда есть любопытнейший намек. Великий режиссер, работая над постановкой «Гамлета», задумал вывести Офелию в четвертом акте беременной. Принято считать самоубийство Офелии результатом ее помешательства, вызванного трагической смертью отца. Сумасшедшим, или отчасти чокнутым, считают и Гамлета, чуждого не только условиям того, эльсинорского, мира, но и любого другого пространства, населенного человеческими существами. Не многовато ли душевнобольных на одну пьесу, да к тому же написанную гением?

Шекспир гораздо тоньше и умнее, нужно только прислушаться к нему. В словах спрятаны все разгадки, пьеса подобна остроумной головоломке, каждая фраза не просто имеет смысл, но и содержит элемент ключа к пониманию общей картины. Принца объявляют помешанным лишь по одной причине: он, забросив к чертям собачьим придворно-куртуазные ужимки, осмелился говорить людям правду. Он сделал выбор, он бросил вызов всему миру, он обречен. Маска безумца чрезвычайно удобна, она дает свободу действий и слов, но «Гамлет вовсе не сошел с ума, а притворяется с какой-то, видно, целью».

Офелия, по сути, – зеркальное отражение принца, его двойник, выбравший путь смирения. Она приняла роль жертвы, она приговорила себя к «не быть». Но по дороге на эшафот Офелия напоследок бросает слова правды в лицо своим царственным палачам. Те, тут же, как и с принцем – полное отсутствие воображения, – объявляют ее помешанной. Так гораздо проще, чем признать, что Офелия беременна от короля. Именно ему она поет свои последние песни, песни не фрейлины, а шлюхи, выставляя себя напоказ всему придворному люду.

А что ж королева, что Гертруда? Ее тихая покорность вызывает жалость, она подобна смиренной корове – можно отвести на клеверный луг, а можно на бойню. Брат убил мужа, не особо вдаваясь в подробности, она выходит замуж за брата. Какая идиллия! Но так ли безропотно послушна эта женщина? И к чему принц, который, как истинный юрист, словами не разбрасывается, дает Офелии такой совет в выборе будущего мужа: «…выходи за глупого. Слишком уж знают умные, каких чудищ вы из них делаете». Не мать ли он имел в виду? Гертруда хладнокровно наблюдает за роковым кольцом, сжимающимся вокруг ее сына, она согласна с его ссылкой – что это, покорность, глупость или холодный расчет? Сын ей поперек горла, он лезет к ней со своей никому не нужной правдой, укоряет и обвиняет. У самого Гамлета нет иллюзий насчет матери, она готова предать и сына, и он открыто говорит ей об этом.

Отправив принца в «путешествие», Гертруда хладнокровно решает проблему Офелии; и дело тут даже не в ней: фрейлина вынашивает в чреве ребенка короля. Потенциально взрывоопасный переплет. Устранив Офелию, королева настолько увлеклась, что в мельчайших подробностях описывает Лаэрту гибель сестры. Любой следователь тут же поинтересовался бы: откуда королеве все это известно? И как жертва на берегу ручья по веткам ивы развешивала сплетенные в гирлянды крапиву, ирисы и орхидеи, и как сломался сук, и как Офелию подхватил поток, и как она, подобно нимфе, плыла и пела, пока намокшая одежда не утянула ее на дно.

Храбрый, но явно туповатый Лаэрт не догадался спросить: «А отчего, ваше величество, вы не протянули руку утопающей или не позвали на помощь?» Вполне резонный, на мой взгляд, вопрос.

49

Среди осколков я разглядел ключ, миниатюрную безделушку, похожую на дешевую бижутерию из блестящего металла. Замок звонко клацнул, браслет наручника разомкнулся. Почему-то вспомнил, что на блатном жаргоне наручники называют «баранками». Освободив затекшую руку, я начал мять пальцами запястье, немота перетекла в щекотное покалыванье, которое сменилось пульсирующей болью, острой, как от ожога. Сталь браслета содрала кожу, крови не было, я непроизвольно лизнул сырую кроваво-алую полоску на внутренней стороне руки. Соленый вкус сукровицы смешался с кислым привкусом теплого железа.