Обнаженная натура

Я прижался к обочине, в свете фар искрилась пыльная, точно вырезанная из фольги, белая трава, беззаботно мельтешили мотыльки. В приоткрытое окно втекала теплая тишина, уже почти подмосковная, с дремотным, едва слышным стрекотом таинственных ночных насекомых. Я натянул кепку поглубже, до самых бровей, вытащил из кармана стопку майоровых документов, нашел права и техпаспорт. Обреченно взялся за ручку двери.

– Сиди! – приказала Лариса вполголоса. – Пусть сам подойдет.

– Но…

– Сиди! – шепотом рявкнула она.

Я повернулся к ней. Апатии не было и в помине, глаза горели – безумные, страстные, просто бешеные глаза. В зеркало я видел, что милиционер не собирается подходить, он стоял, лениво поигрывая полосатой палкой. Стоял и ждал.

– Когда подойдет, – быстро заговорила она, – ткни ему в морду удостоверение, только не открывай. И в руки не давай. И погрубей, погрубей! Нахами ему!

– Слушай… – промямлил я.

– Это ты слушай! Увидит номера, сразу струхнет, а тут ты ему книжку в морду! Менты их знаешь как боятся? С напором и грубо, понял? Понял?!

И она надавила на клаксон. Резкий, хамский звук вспорол невинную ночь. Мое сердце ухнуло вниз, я, перестав дышать, сжал пальцами коленкоровую книжицу и уставился в зеркало.

Постовой явно опешил, нерешительно сделал шаг в нашу сторону и снова застыл, как бы раздумывая: а не послышалось ли? Что-то решив, неспешно, точно прогуливаясь, направился к нам. Постукивая жезлом по голенищу, он приближался, шел небрежно и вразвалку, покачиваясь сытым телом. Я впился в зеркало; так, «походкой с комплиментом», помнится, приближался ко мне в далекие пионерские годы зловещий Фока, коневод таганской шпаны, почти бандит, которого часто видели у пивнушки с настоящими взрослыми уголовниками. Тогда плата была невысока – вывернутые карманы и синяк под глазом.

Да, он задержался взглядом на номерном знаке. Да, номер произвел на него впечатление – шаг чуть замедлился, «комплимент» стушевался.

– Лейтенант Снегирев, – буркнул мент нейтральным тоном, оставляя себе свободу маневра в любом направлении. – Права и документы на машину предъявите.

– А в чем дело? – Я держал удостоверение наготове, но не показывал – рука тряслась безбожно.

– Проверка документов.

– Интересно. А на каком основании? Скорость? – Мой севший голос звучал неприветливо, почти грубо. – Техническое состояние? Машина числится в угоне?

– Проверка докумен…

– Да что ты мне тут долдонишь: «проверка документов»! – неожиданно заорал я. – Скучно стало, лейтенант? Делать нехера, да? Так и скажи – я пойму; ночь, лягушки квакают – тоска зеленая. Решил поразвлечься?

Гаишник растерялся. Меня понесло, впрочем, терять уже было нечего:

– Я тебя сейчас развлеку! Вместе с дежурным по городу! И с генералом Калгановым! Вот мы все вместе повеселимся – особенно ты! Лейтенант Снегирев!

Гаишник застыл, я тут же сунул в окно руку с красной книжицей, сунул ему прямо в нос. В этот момент по шоссе мимо нас, сияя точно болид, с грохотом и ревом промчался гигантский рефрижератор с надписью «Совтрансавто» по бесконечному борту. Горячий бензиновый дух хлестнул в лицо пылью, лейтенант ухватил пятерней фуражку, коротко матюгнулся. Скупо козырнув, он развернулся и торопливо зашагал в сторону своей сияющей хрустальной обители.

Я повернул ключ в замке зажигания, стартер обиженно заскрежетал – я пытался запустить уже работающий двигатель. Точно в дурмане, я включил левый поворот, вырулил на шоссе и вдавил акселератор в пол.

– Кто такой генерал Калганов? – Лариса подула в ладони, будто озябла.

– Калганов? – безразлично переспросил я, пялясь в освещенный круг летящего асфальта. – Понятия не имею.

58

Ровно в три ночи мы остановились перед воротами дачи.

Прошло шесть часов с начала этой грустной истории, самые страшные шесть часов в моей жизни. По крайней мере, я так думал тогда. Смертное причастие – оно ведь подобно потери невинности, обратного пути нет; ты обретаешь дар нового зрения, тело и душа наполняются новым тайным знанием, неведомым и страшным, о котором ты даже не подозревал. Крещение кровью, крещение смертью – но изменился не только ты, изменился весь мир; невинность потеряна раз и навсегда, ты отравлен, и отрава эта, как неизлечимая болезнь, как проказа, пребудет с тобой до могилы. Время лечит – банальная истина, но она не годится для тебя. Время тут бессильно. И проклятый яд даже в твой последний день будет так же горек, как и сегодня. Проживи ты хоть тысячу лет – он будет горек, этот яд. Горек, как полынь.

Я вышел, открыл ворота. Навесной замок не был защелкнут, лишь накинут, согласно нашему плану. Припер левую створку ворот кирпичом, припрятанным в траве, она всегда норовила закрыться. Загнал машину, вернулся, захлопнул ворота. Ночной воздух уже остыл, пахло сырой земляникой, от неподвижной тишины нежно звенело в ушах.

Июньская ночь коротка, заканчивалась и эта; высокое небо быстро светлело, колер теплел, точно кто-то в ультрамарин добавлял лиловой гуаши и тщательно размешивал.