Обнаженные ритмы

Помимо Гильена и Палеса Матоса с их разным подходом к негритянской теме, крупными поэтами-негристами являются: доминиканец Мануэль дель Кабраль — неистовый поборник расового и социального равенства, мастер дерзкой, неожиданной метафоры, поэт будущего Латинской Америки («Тропик-каменотёс»), в стихах которого иногда звучат ноты фатализма и «унижающей жалости» к негру и его судьбе («Негр, у которого ничего нет, пришёл в твой дом»); кубинец Эмилио Бальягас — один из первых собирателей и исследователей афроамериканской поэзии, чутко передавший её искренность, простоту и человечность («Негритянская колыбельная», «Элегия о Марии Белен Чакон»); уругваец Ильдефонсо Переда Вальдес — известный лаплатский фольклорист, поэт рабовладельческого прошлого Ла-Платы («Невольничий корабль», «Кандомбе»); венесуэлец Андрес Элой Бланко, который с большой силой изобразил нравственные и физические страдания латиноамериканских негров («Хуана Баутиста», «Выпей залпом»), и некоторые другие.

Настоящий сборник афроамериканской поэзии, впервые издаваемый на русском языке, включает преимущественно стихи, относящиеся к двадцатым — сороковым годам нашего века — периоду, когда негризм являлся одним из основных поэтических потоков складывавшихся национальных литератур. После победы социалистической революции на Кубе иные ноты всё отчётливее слышатся в творчестве молодых латиноамериканских поэтов, культивирующих негритянскую тему. Братство и сотрудничество белых и негров, строящих народное государство на острове Свободы, из страстной мечты многих поэтов превратилось в действительность, окрыляющую афроамериканское население других стран Латинской Америки. Тени прошлого отступают под натиском будущего. Поэзия скорби переходит в поэзию радости и надежды.

С. Мамонтов

ПЕСНИ

НАРОДА

ПАПА ЖОАН

Тогда я ходил по своей земле

и назывался там «капитан»,

теперь я хожу по чужой земле

и называюсь «папа Жоан».

Тогда я сидел на своей земле,

я ел всё, что мог ухватить рукой,

теперь я сижу на чужой земле

и ем тут жёсткое мясо с мукой.

Там я ходил по своей земле,

там я был царь и носил венок,

тут я хожу по чужой земле

и заработал цепи для ног.

Белый хозяин — жирный лентяй,

будто земля — ему одному:

он — только ест, он — только спит,

чёрный всегда служит ему.

Если сегодня белый умрёт,

все говорят: «Взял его бог».

Если сегодня чёрный умрет:

«Пёс, говорят, чёрный подох!»

Если зашел белый в кабак,

все говорят: «Весело, брат!»

Если зашел чёрный в кабак —

«Пьяная рожа»,— все говорят.

Белый кричит: «Чёрный украл!»

Белый кричит: «Чёрный — бандит!»

А ведь и белый может украсть,

если что-нибудь плохо лежит.

Бывает, цыплёнка чёрный стянул

или горохом набил карман,

но если уж белый что-то украл,

взял он добра на все сто патакан!

Если уж чёрный что украдёт,

он угодит за тюремный забор,

если же белый что украдёт,

станет плантатором белый сеньор!

КРАСОТКИ

1

Родина негритянок

Томасы и Росы — Манглар.

При виде Томасы и Росы

любого бросает в жар.

Прежде чем в пляс пуститься,

небрежно набросят шали,

и все мужчины пропали —

боятся пошевелиться.

Дружно красотки эти

сражают всех наповал.

Снова и снова в сети

к ним я сам попадал.

Ух, до чего пригожи!

Дразнят чулками цветными...

Разве возможно, о боже,

устоять перед ними?!

2

Мария Белен собой

была хороша когда-то

и танцевала танго

лучше любой другой.

И горько ей неспроста:

давно уж она не та.

Бывало, принарядится,

повяжет платок она,

и ни за что не сравнится

с Марией Белен ни одна.

В прошлом франты Манглара —

её капризов рабы...

Многих в восторг повергала

королева «фамбы».

Был её взгляд как сахар,

талия так тонка,

что негритянка казалась

сделанной из тростника.

И горько ей неспроста:

давно уж она не та.

3

Ласковые недаром

прозвища мне дают

и «Девочкой из Манглара»

чаще всего зовут.

Цветные чулки и косынка,

завязанная узлом,

так, как на мне, красиво

не выглядят ни на ком.

Тростинкой талия гнётся,

а сердце моё — вулкан.

Ой, скольким ещё придётся

вздыхать от сердечных ран!

Досада завистниц гложет,

им до меня далеко:

ведь ни одна не может

кружиться, как я, легко.

НЕГР ХОСЕ КАЛЬЕНТЕ

Кто-кто, а Хосе Кальенте

насмешки терпеть не привык:

так шутника покалечу,

что прикусит язык!

Трясутся у всех коленки,

не смеет никто дышать,

стоит мне имя Кальенте —

имя мое — назвать.

Но только мужчинам страшно,

а женщинам — вот ничуть.

Удалью бесшабашной,

признаться, люблю блеснуть.

Если кому охота

узнать, на что я гожусь,

за пояс заткну в два счёта

и тут же пойду освежусь.

Вот он, Хосе Кальенте!

Любой выходи смельчак!

Все струхнули, конечно...

Ну что же, влюблюсь, коль так!

НЕГР КАНДЕЛА

Я — удалец Кандела,

парень, не знающий страха.

Нож у меня — для дела,

не заржавеет наваха.

От Пунты до Монсеррате

идёт обо мне молва,

пятятся все, как раки,

лишь засучу рукава.

У женщин губа не дура:

любую с ума сведу.

Соперник, встревать не вздумай,

не то угодишь в беду.

Такой у другого хватки,

как у меня, не найдёшь.

Все бегут без оглядки,

стоит мне вынуть нож.

НЕГРИТЯНСКАЯ РОЖДЕСТВЕНСКАЯ ПЕСНЯ

Добрый день, моя сеньора!

Я летела к вам стрелой:

мне Франсиско, родич мой,

рассказал о вашем счастье.