Обнаженные ритмы

так говорила хозяйка.—

Возьми-ка, прими-ка,

подай-ка!

Веером пестрым меня обмахни

так, чтобы я не вспотела,

и причеши,

и почеши,

и в голове у меня поищи,

сказку веселую мне расскажи,

что-то я спать захотела.

Ну-ка, девчонка Фуло!

Ну-ка, девчонка Фуло!

— Жила-была принцесса

высоко во дворце,

она носила рыбку

в золотом кольце.

Вошла принцесса в рыбку,

а вышла из жука...—

Как масло, сказка эта

стекает с языка

у этой девочки Фуло,

у девочки Фуло.

— А ну, Фуло! Живей, Фуло!

Детишек уложи,

и спой им песенку, Фуло,

и сказку расскажи.

— Меня мама причесала,

меня мачеха прогнала,

под маслиной закопала,

гребень спрятала в дупло...

Что за девочка Фуло,

девочка Фуло!

— А ну, Фуло! Живей, Фуло! —

сказала ей хозяйка.—

Куда ты новые духи

девала, негодяйка?

Мои любимые духи,

подарок господина,

украла ты, скотина,

украла ты, скотина!

Явился белый господин

наказывать Фуло,

одежду сбросила она,

и он сказал: — Фуло! —

А небо чёрное над ним

рекою потекло

черней, чем девочка Фуло,

чем девочка Фуло.

— А ну, Фуло! Живей, Фуло!

Где брошь моя? Где чётки?

Куда девала ты, Фуло,

серебряные щётки?

Серебряные щётки,

подарок господина,

украла ты, скотина,

украла ты, скотина!

Явился ночью господин,

чтоб выпороть Фуло,

рубаху сбросила она —

и сразу рассвело:

стояла голой перед ним

девочка Фуло.

Ах, эта девочка Фуло,

девочка Фуло.

— Ах-ах, Фуло! Ах-ах, Фуло!

Возьми духи и броши,

но мужа мне назад верни,

ведь муж — подарок божий!

Украла мужа моего,

мужа моего

эта девочка Фуло,

девочка Фуло!

Бруно де Менезес

БАМБЕЛО

Ламбé! Ламбелé!

Ой, коко бамбелó!

Рассыпается дрожь

тамбуринов,

негритянские ритмы

врываются в круг,

и пронзают тела,

и швыряют ничком,

и несут

по волнам синкоп.

Африканская музыка

кровоточит,

и гремит, и грохочет

средь кокосовых пальм

в вихре чёрного танца.

В чёрной ярости тел,

в мерной дроби шагов,

в мягком шарканье ног

— негритянская самба

в ореоле огня

низвергается в круг!

Поспешный топот,

солёный пот,

и запах рыбы,

и дух молитв!

О, чёрный танец коко замбé!

Взлетают юбки

под топот ног,

и волны падают

на песок.

И скоро день уже

ночью станет

от кожи негров,

от их тоски,

тоски по Африке!

В круженье танца

забыть усталость,

в круженье танца

забыть хозяйку,

сжигая время

в пожаре коко!

Кружатся негры —

богатство белых,—

сжигая рабство

в пожаре коко!

О, своенравный

рыбацкий танец!

Кто пил кашасу,

курил лиамбу,

пусть пляшет коко

бамбело!

Ламбе! Ламбеле!

Ой, коко бамбело!

Освалдо Opикo

У МЕНЯ КУПИ, ЙОЙО!

— У меня купи, йайá!

У меня купи, йойó!

Покупай душистый перец,

и бобы, и кимбомбó!

У меня купи, йайа!

У меня купи, йойó!

О, где же ты, чёрная Мина?

Теперь уже Мина моя

не крикнет прохожим, шагающим мимо:

— Купи баклажаны, йайа!

Купи по дешёвке, йойо!

Купи по дешёвке, йайа!

Веселая песенка Мины

теперь уже ей не нужна,

она уже больше не ходит с корзиной,

и очень зазналась она.

На улицах песен её не ищи —

она их поёт микрофону,

и просят у чёрной Мины хлыщи:

«Автограф, донья Ивоне!»

О, как я тоскую в стенах городских!

По улице узкой, далёкой

идут негритянки, и губы у них

окрашены тапиокой.

— У меня купи, йайа!

У меня купи, йойо!

Покупай душистый перец,

и бобы, и кимбомбо!

Дёшево отдам, йайа!

Дёшево отдам, йойо!

Теперь ты едва ли отыщешь

у нас негритянку такую:

ну чем торговать ей нынче?

Собою она торгует.

Где ты, забытая площадь

миндаля и терпкого тмина,

площадь корицы и соли,

площадь гвоздик и жасмина?

Где же ты, город мой милый,

город ванили и перца?

Где же ты, песенка Мины,

сладкая память для сердца?

Где город далёкого детства,

с шорохом веток зелёных,

с окошками в занавесках,

с гвоздиками на балконах?

Где его звонкие песни

на улицах раскалённых: —

У меня купи, йайа!

У меня купи, йойо!

Вот мой город гвоздик и корицы;

пусть другие забыли о нём —

он в тоске моей сохранится,

сохранится он в сердце моём.

Андрес Элой Бланко

ВЫПЕЙ ЗАЛПОМ

Когда у Хуана Бимбы

был грипп и ломило суставы,

и трясла его лихорадка,

и кололо то слева, то справа,

доктор ему прописал

хинин, рыбий жир и травы.

— Ой, мамочка, лучше подохнуть,

чем выпить этой отравы.—

А мама ему говорила:

— Выпей, Хуан,

при гриппе

могут быть осложненья,

ты зажмурься и залпом

выпей.

Выпей залпом, мой мальчик,

выпей залпом;

выпей залпом, Хуанито,

выпей залпом;

лучше залпом, мой негр,

лучше залпом.—

И мама его целовала.

 Ой, мама, как это горько!

 Что поделаешь, Хуан Бимба!

Залпом, до дна, да и только!

Семнадцатого апреля,

кобылу свою пришпоря,

с навахой в кармане, Бимба

поехал в сторону моря.

С распоротой грудью парня

домой притащили вскоре.

— Ой, лучше б меня убили!

Горе мне, старой, горе.—

И прошептал Хуан Бимба, матери руку гладя:

— Выпей горе своё, старушка,

не глядя.

Выпей залпом, мама,

выпей залпом;

вылей залпом, родная,

выпей залпом;

выпей залпом, седая,

выпей залпом;

лучше залпом, голубка,

лучше залпом,—

И мама его целовала.

 Ой, сыночек мой, как это горько!

 Что же делать, моя старушка!

Залпом, до дна, да и только!

Хозяин с людьми нагрянул,

да и хозяйничать начал:

увёл и вола и кобылу,

забрал и невесту и ранчо,

всё взял, а Бимбу в солдаты

упёк ко всему в придачу.

Слёзы из глаз покатились,

жгут губы солью горячей.

— Ой, мама, не выпить мне слёзы

этого горького плача.—

А мать ему говорила,

по волосам его гладя:

— Выпей, мой мальчуган,