Обнаженный любовник

Кухня находилась в задней части дома, и, следуя за Таллой по крошечным и таким знакомым комнатам, Мэй чувствовала привычный запах. Свежий хлеб. Старые кожаные кресла. Потухший огонь в камине и ароматная заварка. Вся мебель была чересчур велика для маленького домика и абсурдно дорогой… столы были из мрамора с позолотой, секретер с изящной деревянной инкрустацией, стулья и диваны были обтянуты выцветшими и потрепанными шелками. На стенах висели картины маслом в тяжелых позолоченных рамах, пейзажи и портреты Матисса. Сёра. Моне. Мане.

Под крышей крошечного коттеджа хранилось целое состояние, и Мэй часто беспокоилась о ворах. Но пока все было хорошо. Талла жила здесь с восьмидесятых, и ее никогда не беспокоили. Однако было жаль, что женщина отказалась продать хотя бы одну из своих картин, чтобы улучшить жилищные условия. Она упорно хранила свои вещи, даже если это означало отказ от необходимых улучшений. В таком упорстве не было большого смысла, но кому какое дело, не так ли?

Они не произнесли на слова, когда Мэй села за кухонный стол, а Талла занялась у столешницы электрическим чайником и двумя чашками. Желание помочь женщине с подносом было почти непреодолимым, особенно когда Талла выпустила из рук трость и, казалось, с трудом держала на подносе сливки, сахар и наполненные чашки. Но самодостаточность была гордостью пожилых людей, и не стоит лишать женщину самостоятельности раньше времени.

Когда Талла поставила все на стол, Мэй кивнула в дальний угол, где какой-то набор предметов накрыли изношенным полотенцем с монограммой.

— Что там?

Обычно женщина хранила все вещи аккуратно, как в аптеке, держа минимальное количество хлама на столешницах, столах, в шкафах и на каминных полках.

— Расскажи мне еще раз, что случилось прошлой ночью? — сказала Талла, опустившись на стул и передавая чашку с блюдцем.

Фарфоровая пара задрожала в ее неустойчивой руке, и звук вибрацией прошелся по всему телу Мэй. Она испытала облегчение, забрав чай и положив конец как этой акустике, так и риску полного разлива, и Мэй прикрыла свою спешку, начав рассказавать обо всем по порядку. Естественно, в отчете были отредактированные части. Она вырезала стычку с женщиной в очереди, и да, Господи, было много пробелов, когда дело касалось Шона.

— Преподобный солгал о Книге, — сказала Талла, доливая в чай молоко. — Он точно знает, что это такое. Но, возможно, не знает, где она.

— Что ж, он не собирается помогать. Он довольно ясно дал это понять.

Когда повисло молчание, Мэй наблюдала, как от ее чая поднимается клубок пара. По мере остывания «Эрл Грея», пар также рассеивался.

— Талла…

— Что, моя дорогая?

Она представила Роджера в этой холодной воде.

— Я не знаю, сколько еще у нас времени.

Дело не в том, что тело разлагалось… пока нет. Но это произойдет. Более того, она не знала, сколько еще ночей ей удастся ездить на ту заправку, покупать лед и возвращаться в ванную комнату, чтобы слить воду и пополнить его запасы…

О, кого она обманывает. Она будет продолжать выполнять свою работу до тех пор, пока от Роджера не останутся только кусочки, ничего, кроме супа из физиологических жидкостей в ванной… при условии, что будет надежда. И, может быть, именно она умирала в этот момент.

Мэй отодвинула чашку.

— Талла, мне трудно это говорить.

— Прошу. — Пожилая женщина наклонилась вперед и положила ладонь на руку Мэй. — Ты можешь сказать мне все, что угодно.

Мэй сосредоточила внимание на цветочном узоре на рукаве домашнего халата, на маленьких желтых и белых бутонах, выделяющихся на синем море.

— Эта Книга, чем бы она ни была… — Мэй заглянула во влажные от слез глаза и попыталась убрать любой намек на требование из голоса и выражения лица. — Ну, то, что мы пытаемся сделать. Не хочу сомневаться в тебе, но не могу… Мне трудно продолжать эту погоню за призраками. Ты сказала, что Преподобный был нашей последней надеждой, и мы снова оказались ни с чем. В очередной раз.

Но важнее было другое: что, как ей сказали, Книга способна сделать. Мэй так цеплялась за возможность воскрешения, но она начинала беспокоиться, что именно так рождаются и распространяются городские легенды: кому-то в уязвимом состоянии нужно было верить в метафизическое решение их проблем, и он начинал разносить недостоверную информацию.

Отчаяние может превратить всякую ложь в правду. И даже если она звучала из благонамеренного источника, ложное обещание помощи было жестоким.

Кивнув, Талла сделала глоток из чашки. Затем она откинулась назад, держа чай в узловатых руках, будто грелась о его тепло.

— Я думала, что потеря социального положения станет худшим падением в моей жизни. Но наблюдая за всем, что ты пережила за последние годы… твое горе даже самые грустные моменты моей жизни. Разве я могу бросить тебя в беде?