Обняться, чтобы уцелеть

— Вы познакомились с ним в восемьдесят восьмом, на дне рождения Люды Латария. Когда Жора представил вас друг другу, вы сказали, что у вашего нового знакомого царское имя — так звали полководца, возглавлявшего войско спартанцев в битве с персами. Потом эти несчастные триста спартанцев стали у вас с ним чем-то вроде пароля. И в ваших письмах…

Крак! Карандаш с треском переломился в ее пальцах.

— Какого черта?!! Вы настолько близки с Леонидом? Зачем он вам это рассказал?

— А помните отпуск в Пицунде? Купание в море, походы в горы за грибами, посиделки у костра? Помните ту ночь, когда все уже разошлись спать, а вы остались с ним вдвоем? Вы спели «Ты мое дыхание», а затем признались ему в любви? Сам бы он никогда на это не решился… Помните, что было потом?

— Как он мог? — Ксения в сердцах отшвырнула обломки карандаша. — Рассказывать такие вещи постороннему человеку…

— Однажды вы вместе с ним ходили за ежевикой… — тихо продолжал он. — Ну, конечно, ежевика была только предлогом, вам просто хотелось побыть вдвоем. Но ягод все-таки удалось набрать, вы принесли их в лагерь, и Людмила протерла их с сахаром. А Дашка с Димкой завозились и опрокинули банку прямо на вас. У вас был такой сарафан, до колен, белый в косую синюю полоску, а на плечах завязывались тесемочки… И он весь оказался в варенье…

— Да, точно, был такой сарафан, я сама его сшила… Но…

— …вы постирали одежду и повесили сушить на сосне. А ночью поднялся ветер, сарафан унесло в море, и вы так расстроились, что заплакали…

— Послушайте! Как! Как вы можете знать такие подробности?

— На следующий год, летом, вы и Леонид тоже мечтали поехать в Пицунду, — продолжал он, не обращая внимания на ее слова. — Но он не смог взять отпуск, и тогда вы сами приехали к нему, в уездный город N-ск, как вы, смеясь, называли его родину. Днем он работал, а вы без него хозяйничали и перемыли всю квартиру так, что она чуть не блестела. А питались вы исключительно картошкой, макаронами и яичницей, потому что ничего другого вы готовить не умели.

— Неправда! Я уже тогда прекрасно умела тушить мясо и жарить курицу на бутылке! Просто в те годы в провинции вообще невозможно было купить никаких продуктов. В Москве еще хоть что-то было, а там — вообще ничего!

— …вечерами вы с ним ходили гулять по городу. А однажды зашли в церковь, потому что вам захотелось посмотреть ее изнутри. И служившая там старуха долго и недовольно глядела на вас, а потом сказала, что батюшка все равно венчать вас не будет, потому что с завтрашнего дня начинается Успенский пост…

— Да, и такое было! А после этого мы пошли на рынок и купили у другой бабульки целое ведерко клубники. Пришли домой и вместе слопали его в один присест.

— Нет, Ксаня, ты что-то путаешь! — вырвалось у него. — Ты никогда не ела клубнику, у тебя на нее аллергия.

Она вскочила со стула и схватила его за руку:

— Кто вы такой? Откуда все это знаете? Вам рассказал Леонид? Даже про мою аллергию? Но зачем?

— Ксю, я не знаю, как смогу тебе это объяснить…

— Как вы меня назвали?

— Так, как двадцать лет назад… Конечно, ты можешь мне не поверить, да что я говорю, разумеется, не поверишь! Но это я, Леонид, Леонид Голубев!

— Вы? — Она обшарила его взглядом. — Это что же — пластическая операция? Да нет, не может быть… Некоторое сходство есть, но все равно… Встаньте! Да вы выше его сантиметров на восемь как минимум! И руки у вас совсем другие…

— Ты так хорошо меня помнишь?

— Ну, конечно, я отлично тебя… Тьфу, черт! А еще эти сны…

— Какие сны, Ксю? — вкрадчиво спросил он. Она неохотно призналась:

— С тех пор как вы пришли сюда первый раз, вы мне снитесь каждую ночь… Вернее, не вы, а Леонид, только во сне получается, что он и вы — это один и тот же человек…

— Так получается не только во сне, Ксю, — тихо сказал Голубев. — Ну что мне еще сказать тебе, чтобы ты поверила? Помнишь ту песню о двух птицах, что ты мне спела второго мая девяностого, прежде чем прогнать меня из своей квартиры и из своей жизни? «Так мощен наших крыл разлет, что сблизиться нам не дает…» Я теперь знаю, чьи это слова. Это Александр Дольский.

Она отвернулась, прошлась по кабинету, встала у стены и долго смотрела на окно, точно пыталась разглядеть что-то сквозь наглухо закрытые жалюзи.

— Какой балет мы видели, когда Леонид приезжал в Москву в предпоследний раз? — глухо спросила она.

— Никакой, — с уверенностью отвечал Голубев. — Мы ни разу не были на балете. И в предпоследний раз, это было на 8 Марта, вообще ни в какой театр не ходили. В театре мы были только зимой, на Таганке, и смотрели «Федру» с Аллой Демидовой.

— А как звали мою кошку?

— Когда мы встречались, у тебя не было никакой кошки. И вообще, насколько я помню, у тебя никогда не было домашних животных. Хотя одно время ты, как все дети, очень просила у родителей собаку. Тебе нравились крупные породы — сенбернары или ньюфаундленды.

— Гм… А как мы отпраздновали встречу девяностого года?